Лучи из пепла - [29]

3

Приступив к работе, Дискуссионная комиссия по восстановлению начала сразу же весьма серьезно обсуждать вопрос о том, не следует ли вовсе отказаться от старой Хиросимы, от ее проклятой богом, отравленной, выжженной и размытой бесчисленными наводнениями земли и заново выстроить город на новом месте. Однако противники этого весьма радикального предложения указывали на новостройки, выраставшие в городе на каждом шагу, и — хоть это были по преимуществу бараки — утверждали, что они являются своего рода выражением воли народа, желающего остаться на старом месте. К тому же при составлении смет очень быстро выяснилось, что «инфраструктура» города — лабиринт труб и проводов под выжженной землей — лишь отчасти разрушена и представляет большую ценность; строительство аналогичных новых подземных систем обошлось бы в условиях послевоенного времени чрезвычайно дорого, а потому не могло быть и речи о том, чтобы бросить все это на произвол судьбы.

Дискуссия была в полном разгаре, когда произошло событие, ободрившее даже тех, кто еще сомневался в возможности возрождения Хиросимы.

Около южной стены ратуши стояло несколько почерневших от гари вишневых деревьев; магистрат спас их от участи, постигшей почти все другие деревья Хиросимы, которые уже в первую зиму пошли на топливо.

Это были некрасивые деревья; в их причудливо изогнутых сучьях еще жило воспоминание о «большом огне». Тем не менее Синдзо Хамаи часто поглядывал из окон своего кабинета на вишни, пережившие катастрофу; в сумерках их болезненно искривленные силуэты казались привидениями.

А потом, в одно апрельское утро 1946 года, Хамаи, оторвавшись на минуту от своих бумаг, увидел то, на что перестал надеяться. Он поспешно спустился вниз и, уже стоя под самыми деревьями, понял, что не ошибся: на черных сучьях появился ослепительно белый молодой вишневый цвет.

Много сотен людей приходили в эти дни к убогим вишневым деревьям, ожившим за одну ночь. Только теперь они прониклись уверенностью в том, что их городу вовсе не суждено оставаться чуть ли не целое столетие атомной пустыней.

4

Когда Сатио Кано, эмигрант из Хиросимы, которого я посетил в одном из бесчисленных серых кварталов в пригороде Чикаго, вспоминал о той первой весне после гибели родного города, он внезапно преображался: плохое настроение исчезало, живое, симпатичное лицо светлело.

— Мы тогда действительно думали, что все человечество родилось заново и что нам, двадцатилетним, предстоит жить в справедливом, светлом и прекрасном мире — в оптимистических эпитетах у нас не было недостатка. Встречаясь в чайном домике «Музыка» на улице Энко-баси, мы предавались самым радужным мечтам. В этом чайном домике, внутреннее убранство которого подражало убранству швейцарской горной хижины, подавали жидкий чай и еще более жидкий кофе, зато в неограниченном количестве угощали классической музыкой, так как хозяину-китайцу удалось каким-то чудом спасти свою великолепную коллекцию пластинок. А какие там велись беседы! Длинные и возвышенные!

Я, так же как и большинство моих сверстников, был в то время уволен из армии. Там из меня готовили смертника — «живую торпеду». Это было, собственно, все, чему меня обучили. Теперь мне предстояло выбрать себе профессию, и я нашел ее совершенно случайно. В газете была напечатана статья поэта Хатта. Он сетовал на то, что, с тех пор как труппа «Сакура тай» погибла от атомной бомбы, в Хиросиме нет театра. Я всегда мечтал стать актером и тут же отправился к нему. С его помощью я собрал любительскую труппу. Мы назвали ее «Вешалкой». Ничем иным мы не хотели быть, только «вешалкой», чтобы можно было демонстрировать на ней пьесы современных, в первую очередь зарубежных, драматургов.

Вскоре наш коллектив был укомплектован. Мы раздобыли немного денег на покупку костюмов, грима, книг и плакатов. Правда, несколько странным, окольным путем. Один из членов нашей труппы узнал, что магистрат, заинтересованный в создании новых предприятий, выдает каждой вновь созданной фирме некоторое количество строго рационируемой рисовой водки: несколько бутылок сакэ считались теперь обязательным «инвентарем» любого японского предприятия.

Водку, ставшую редкостью, можно было моментально сбыть на «черном рынке» по спекулятивной цене. Прежде чем поставить первую пьесу, молодые любители драматического искусства «инсценировали» создание нескольких фиктивных фирм, используя при этом различные громкие имена. Фирмы эти держались на «сцене» лишь до тех пор, пока мы не получали и не продавали очередную порцию рисовой водки. В «новом мире» также приходилось прибегать к обману.

Члены нашего коллектива твердо решили ставить только западные пьесы, чтобы тем самым подчеркнуть свой отход от традиций «старой Японии». В доме Хатта, близ Хиросимы, мы репетировали «Привидения» Ибсена. Эту пьесу, в которой, как известно (правда, в сравнительно идиллических масштабах доатомного, XIX века), рассматривается ставшая столь важной для Хиросимы проблема наследственности, мы сыграли на вокзале в одном из наспех отремонтированных залов ожидания; на спектакле присутствовали несколько сот потрясенных зрителей. Это был первый спектакль после атомной бомбардировки.