Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки - [7]

Разговоры того времени приводили также к следующим размышлениям и выводам:

— Сталинская деспотия через своих наймитов — чекистов и членов партии — все годы разжигала так называемую классовую ненависть. В эти годы ее особенно взвинчивали: она была искусственно придуманной и потому как никогда отвратительной.

— Естественной зато была ненависть к советским палачам, и мы иногда задавали друг другу вопрос: «Что ты сделал бы с ними в случае нашей победы?» Подавляющее число ответов не было свирепым: преобладало презрительное отношение. Мы считали их нелюдью, вырвавшейся из повиновения и толком не понимающей, что она творит. Необходимо было вернуть чекистов в исходное состояние, обучить полезному труду, поставить под жесткий контроль и в случае рецидивов расправляться на месте преступления. Я думал, что тем самым проверялись наши моральные устои: тот, кто был согласен с такой оценкой, принадлежал к числу людей, стоящих на стороне добра.

— Классовая оценка человека коммунистами нас тоже смешила. Чекист, купающийся в крови своих жертв, или сатрап, уморивший миллионы, считались лучшими членами партии, достойными занять высокие должности в галерее зодчих социализма. От такой коммунистической морали впору было бежать к каннибалам на Соломоновы острова. Странно только, что через сорок лет эти античеловеческие критерии не только не исчезли, но даже расползаются по лицу земли. Многие организации судят о добродетелях человека не по канонам вечной Божественной морали, а по его расе, нации, партийной и классовой принадлежности, преследуя при этом соображения выгоды.

— Вопрос о возврате к капитализму в нашей стране не вызывал у нас никаких сомнений. Мы были бы согласны даже на его первоначальную форму девятнадцатого века. Все-таки рабства тогда не было, труд был добровольным, с капиталистами можно было бороться, парламент и филантропы помогали… «Язвы капитализма» не шли ни в какое сравнение с открывшейся перед нашим взором системой «победившего социализма», которая породила голодную жизнь, принудительный труд, людоедство в деревне, погром духовной культуры, свирепые нравы, тотальный террор, сыск, доносы… Нас не раз удивляло, как люди могли идти на смерть, жертвовать собой, спасая систему, основанную на запугивании и насилии. Достойна восхищения гибель человека за великую идею, но идти на подвиг во имя поддержания кошмара и ужаса представлялось недомыслием, было чудовищным. Непонятно было нам, юношам, почему не послушали умных людей, которые обо всем предупреждали, писали, убеждали, а поддались обещаниям демагогов и сами себе и другим надели аркан на шею.

— Большое осуждение вызывало у нас отношение союзников России по первой мировой войне к Белому движению. Белые спасали Россию — а с нею и весь мир — от надвинувшейся катастрофы, были верны своему долгу и принятым на себя обязательствам, состояли в большинстве из хороших, честных людей, с которыми можно было подписывать договора, устанавливать отношения. Запад отвернулся от белых, полагая, что красная держава будет слабой и неопасной. Тем самым он потерял друга, обрел лютого непримиримого врага своего строя — коммунистическую власть — и способствовал созданию очага разрушения своего общества. Союзники потеряли рынки сбыта, все капиталовложения и им не выплатили все царские долги.

Огромная, в основном христианская, страна превратилась в питомник выращивания новой породы людей, сформированной в обстановке тотального террора и массового безбожия. Принципиально новая нелюдь начала корежить и разрушать всё человеческое и духовное, топить жизнь в зверствах. Выкристаллизовалось новое общество, управляемое питекантропами. Рядом с нами, на необъятных просторах страны спущенные с цепи злодеи, не спрашивая согласия крестьян, нагло навязывали им рабство, угодное партийной олигархии.

Наше поколение было воспитано еще на книгах, пронизанных христианской моралью, и нам внушали необходимость уважать чужие убеждения… А Ллойд Джордж разрушал в нас веру в высокие принципы, утешая англичан, объяснял им, что торговать можно и с каннибалами.

Тридцатые годы

В двадцатые годы Франция и Англия производили еще словесный нажим на правительство СССР. В 1927 году прозвучал знаменитый и, кажется, единственный за все время ультиматум Чемберлена. Но все это было несерьезно и не пугало советских диктаторов. Они продолжали плести свои интриги, так как были вполне уверены в нежелании Запада начать с ними войну — иначе вряд ли отважились бы на проведение коллективизации и истребление крестьян — и как в воду глядели: Запад упустил эти столь благоприятные для военного разгрома красной деспотии годы. Всё это вызывало в нас удивление, потом — разочарование.

Сама советская власть внушала населению, что война неизбежна. У нас тоже было естественное стремление её дождаться и получше к ней подготовиться. В этой связи мы еще не теряли надежды на помощь со стороны руководства белой эмиграции. Я рисовал себе картину приезда к нам нашего одногодки, вооруженного до зубов практическими указаниями и идеями. Я строил планы его длительного пребывания у нас. Он, вероятно, вступил бы в комсомол, чтобы легализовать свое положение и получить доступ к сердцевине многих событий. Сказалась моя неопытность и незнание жизни. Как раз этого делать не следовало, так как среди молодёжи, выдрессированной в духе классовой ненависти и поэтому стремящейся проявить бдительность, выискивая вражеские вылазки, он был бы быстро расшифрован.