Лубянка — Экибастуз. Лагерные записки - [20]

В справедливости его слов мы получили позднее возможность убедиться.

Подолгу беседуя с ним, я понял цену его «благостности и святочности», в которые он вырядился специально для этапа. Я не сомневался, что устроившись в комендатуре, он сумеет проявить свои остальные способности — добиться пересмотра дела или прямого снятия судимости. Видимо, ему как-то на это уже намекнули, поэтому несколько раз в его голосе проскакивали уверенные нотки. Так, значит, я снова столкнулся с низостью безбожного мышления: простые люди — навоз, который можно топтать ради своего стремления выжить, выжить любой ценой.

Опытный «стражник» не ошибся в расчетах и методах, и в начале сорок второго я увидел его в числе освобожденных из лагеря.

Пока государство остается тоталитарным, и его полиция сохраняет свои особенности. В первую очередь она призвана охранять интересы государства, подавлять любое недовольство грубой силой, а жалобы населения обслуживает кое-как и в последнюю очередь.

Когда из заключения убегал «контрик» — объявлялся «всесоюзный розыск», когда убегал уголовник — ограничивались местными поисками, ибо первый был опасен для государства, а второй — лишь для населения и государство от этого не страдало.

Когда убивали милиционера или чекиста, на розыск кидали большие силы и обязательно находили виновника, если не действительного, то мнимого. Когда убивали кого-то из населения, следствие велось вяло, формально, безынициативно. Следователь стремился не к поискам виновного, а к скорейшему закрытию дела.

Я не могу в этой связи не рассказать о преступлении, совершенном уже в 1966 году в городе Дубна Московской области. 3 января утром десятилетний мальчик, приехавший с матерью на школьные каникулы, был сброшен в гостинице с четвертого этажа в пролет винтовой лестницы и скончался не приходя в сознание.

Обстоятельства убийства явно указывали на оказавшегося в той же гостинице только что вернувшегося из заключения бандита, которому беспечная администрация предоставила ночлег. Накануне, устроив пьяный дебош на этаже, он блатной руганью угрожал матери мальчика, пытавшейся его утихомирить.

Следствие по начатому уголовному делу безобразно задержали, вели крайне халатно, спустя рукава. Перепуганные свидетели плели околесицу и были озабочены только тем, как бы не впутать себя. По прошествии трех месяцев советник юстиции третьего ранга Белов, приехав к матери погибшего мальчика домой, потребовал её подписи — согласия закрыть дело на основании якобы того, что мать подозреваемого бандита сообщила, что он отправился путешествовать по Советскому Союзу. Объявить всесоюзный розыск убийцы советская прокуратура не сочла нужным. И здесь следователь рассуждал не как представитель власти, обязанный найти и наказать преступника, а как его пособник, заинтересованный, чтобы беглеца оставили в покое. Сказалось выработанное за годы тоталитаризма презрение к рядовым людям — тратить на них время и деньги не обязательно, достаточно выполнить необходимые формальности и закрыть дело.

Глава 4. Вятлаг первого года войны

Как князь Сапега выполнял норму

День прибытия нашего «московского» этапа на первый комендантский лагпункт Вятлага — 28 августа 1941 года — ознаменовался приездом крупного начальства из управления лагеря. Это было вызвано тем, что в связи с разгрузкой московских тюрем в нашем этапе оказались некоторые выдающиеся заключенные: князь Сапега, прокурор республики Рогинский, барон Гильдебранд, заместитель наркома лесной промышленности Козырев, министр внутренних дел Латвии и несколько членов правительства этой страны, много польских офицеров, около двадцати инженеров, среди которых и очень крупные с бывшего Путиловского завода, немецкие и венгерские специалисты-авиационники; большие чины НКВД и милиции…

Из приехавшего начальства тоже выделялся и потому запомнился плотный, приземистый, буль-догообразный начальник «режима» Вятлага. Чекистам вообще нельзя отказать в прекрасной памяти на лица и имена; нас, новичков, поражала их осведомленность, почерпнутая, впрочем, из формуляров с фотографиями и установочными данными, препровождаемыми на каждого заключенного. Вот почему капитан Борисов тотчас «узнал» князя Сапегу и, я думаю, «сразил» его, назвав по имени.

Высокий, сильного сложения, костлявый, с пронзительными глазами и носом с большой горбинкой, князь напомнил мне громадного орла, с перебитыми крыльями, в клетке, но гордого и непримиримого. Я подоспел, к сожалению, в тот момент, — это было не самое начало разговора, — когда зэка Сапега на вопрос капитана: «Почему же вы, помещик и князь, не убежали, а остались в своем поместье?» — ответил: «Я остался там, где жил всю жизнь. Не я пришел в чужую землю, не мне и бегать».

Князь не очень правильно говорил по-русски, и несколько польских слов только усилили и без того ошарашивающее впечатление. Капитан отреагировал длинной тирадой из марксистской политграмоты, которой обучают всех в Советском Союзе, с неизменными формулами об эксплуатации, экспроприации и прочими штампами. Дерзость князя сошла ему с рук, так как руководству лагеря в то время было, вероятно, что-то известно об организации армии Андерса… Уже в сентябре приехавших с нами и ранее попавших в лагерь поляков этапом отправили в Среднюю Азию, где шло формирование этой армии. Но до этой даты поляки работали, как и все зэки, и даже князь Сапега был поставлен перед необходимостью выполнять ежедневную норму, то есть доставать сотни полторы полных ведер из глубокого колодца и перетаскивать их на немалое расстояние. Впрочем, поляки не разрешили ему и пальцем пошевелить и сами выполняли его норму. По слухам, князь Сапега уехал первым из Вятлага в специальном салон-вагоне. В Лондоне он должен был войти в эмигрантское польское правительство.