Лубочная книга - [28]

— Многолетнее тебе здравие, царь Картаус! Как тебя Господь Бог милует и зачем ты изволил послать за мной?

— Любезный дядюшка, князь Лазарь Лазаревич! — отвечал царь Картаус. — Бояре мои и богатыри жалуются на твоего сына, что шутит он с их детьми шутки нехорошие: кого ухватит за руку — рука прочь, кого ухватит за голову — голова долой. Такие поступки мне не нравятся, и сын твой мне не слуга; я своих бояр и богатырей на него не променяю. Удали его из моего царства, чтобы он и на глаза мне не попадался.

Такой приказ сильно огорчил старика Лазаря Лазаревича. Все хорошо знали, что гордый и упрямый царь Картаус не любит повторять два раза одно и то же и не терпит никаких возражений, а потому князь Лазарь Лазаревич не осмелился оправдывать сына и просить за него царя.

— Слушаю, государь, приказа твоего и исполню его, — отвечал он покорно царю Картаусу; потом, поклонившись царю, он вышел и отправился домой.

Когда Лазарь Лазаревич, печально повесив голову, прибыл домой, то был встречен Ерусланом Лазаревичем, который, поклонившись ему, сказал:

— Многолетнее тебе, государь-батюшка, здравие! Что ты так невесел? Или от царя было слово кручинное?

— Дитя мое милое! — отвечал Еруслану отец. — Как же мне не печалиться? У других дети с малолетства на утеху отцу с матерью, под старость на прокормление, а по смерти на помин души; а ты с ранних лет приносишь нам только скорбь великую. Царь Картаус велел тебя, за твои вредные шутки с боярскими детьми, выслать вон из своего царства. Пойдем в палаты к матери и там обдумаем втроем, как с этим делом быть и как поступить.

Пришедши с сыном в комнаты княгини Епистимии, Лазарь Лазаревич рассказал ей подробно все случившееся.

Несчастная мать, услышав нерадостные вести насчет высылки Еруслана, сильно опечалилась и горько заплакала. Князь Лазарь Лазаревич утешал ее и говорил:

— Слезами горю не поможешь. Но времена переходчивы: все перемелется, мука будет. Сына нашего мы непременно должны удалить отсюда, чтобы исполнить царскую волю, а там что будет, то и будет; быть может, со временем царь Картаус и пожелает возвратить его. Но чтобы была возможность нам знать, где находится наш милый Еруслан, и иногда видеться с ним, то я вот что обдумал: есть у меня друг в городе Ордынске, который по дружбе все для меня сделает, а стало быть, и сыну моему не откажет в приюте. Я дам Еруслану много золота, серебра, драгоценных камней и служителей и отошлю его в Ордынск, где мои мастера выстроят ему каменные палаты, в которых он может жить себе спокойно.

Кроткая Епистимия, никогда не противоречившая своему мужу, согласилась на это; но когда спросили Еруслана, нравится ли ему такое желание отца, то он отвечал:

— Любезные родители! Не печальтесь о том, что меня высылают из города; все делается к лучшему. Только прошу вас об одном: не отсылайте меня в Ордынск, а благословите идти на все четыре стороны, куда мне вздумается. Мне давно хотелось в чистом поле погулять, людей посмотреть и себя показать!

Сколько Лазарь Лазаревич и княгиня Епистимия ни уговаривали Еруслана поселиться в Ордынске, но он неотступно просил у них позволения постранствовать по белу свету и, наконец, достиг того, что они согласились исполнить его желание.

— Милый мои сын, — говорил Лазарь Лазаревич Еруслану, — поезжай с Богом в путь-дорогу, только возьми с собою половину моей казны, отроков и любого коня с конюшни.

Еруслан Лазаревич отвечал ему:

— Не нужно мне, батюшка, ни казны твоей, ни отроков. А что касается любого коня, то хоть и много коней на нашей конюшне, да только те кони хороши для других, для меня же ни один не годится, потому что каждый из них, как только я наложу ему руку на хребет, не выдержит моей руки, шлепнется на пол и лежит, словно убитый. Уж я пробовал, и это меня очень огорчает; но, видно, делать нечего, — пойду пешком.

Простившись с отцом и с матерью, Еруслан надел на себя доспехи богатырские, а на голову шлем пернатый и отправился пешком в путь-дорогу. Не взял он с собой ничего: ни золота, ни серебра, ни каменьев самоцветных, ни отроков, а взял только отцовское копье долгомерное, да лук тугой с колчаном каленых стрел, да седельце турецкое, да уздечку тесьмяную с плеткой ременной, да войлочек косящатый.

II

Идет наш богатырь день, идет другой, а на третий к вечеру приходит к морю синему. Уставши от трехдневного пути, лег он отдохнуть на берегу морском; подостлал под себя войлочек косящатый, а под голову положил седельце турецкое и заснул крепким богатырским сном.

Проснувшись рано утром, встал он и начал бродить по песчаному морскому берегу, на котором было множество разной дичи. Еруслан Лазаревич, почувствовав голод, настрелял себе из тугого лука гусей, лебедей и серых утиц. Но как их изжарить? Где взять огня? Но силачу не трудно было достать огня: он вошел к небольшой лесок, набрал там сухого хвороста, потом взял два чурбака и стал тереть их один о другой так крепко, что вскоре они задымились и вспыхнули. Приготовив себе жаркое, Еруслан Лазаревич позавтракал с аппетитом.

Утоляя таким образом каждый день свой голод, Еруслан Лазаревич шел все дальше и дальше по дикому пустынному морскому берегу и вдруг набрел на большую дорогу, которая была пробита в ширину на такое пространство, как хорошему стрельцу перестрелить из тугого лука каленой стрелой, а в длину она шла все прямой линией так далеко, что глазом не окинешь; в глубину же была выбита настолько, что хватало доброму коню по щетку.