Ложь Тимоти Снайдера - [3]

«имели место там, куда Советы пришли недавно, и где советская власть была установлена незадолго до этого, где в предыдущие месяцы советские органы принуждения организовывали аресты, казни и депортации. Они были совместным производством, нацистским изданием советского текста».

Миллионы погибших были «жертвами, так или иначе, обеих систем».

Итак, нацистский и советский режимы составили единую огромную машину убийства. Но как это слияние произошло и как оно работало? Снайдер нигде не говорит об этом. «Главной чертой и национал-социализма, и сталинизма,— заявляет он, — была способность лишать определённые социальные группы права считаться людьми». Немного далее он добавляет:

«Во-первых, правильное сопоставление нацистской Германии и сталинистского Советского Союза должно не только объяснить преступления, но также и избавить человечество от всяких сомнений на их счёт, в том числе относительно жертв, преступников, наблюдателей и лидеров. Во-вторых, правильное сопоставление должно начинаться с жизни, а не со смерти. Смерть — это не решение, а только предмет. Она должна быть причиной беспокойства и никогда — удовлетворения. Прежде всего, она не должна подпитывать риторические красоты, ведущие историю к заданному концу.

Раз жизнь придаёт значение смерти, а не наоборот, вопрос: “Какие политические, интеллектуальные, литературные или психологические итоги могут быть выведены из факта массового убийства?” — не имеет значения. Итогом является фальшивая гармония, песня сирен, замаскированная под лебединую».

Необходимо объяснение, но его нет. Именно тогда, когда читатель ждёт ответа, он теряется в словесном тумане, в котором смерть — не решение, а только предмет, источник беспокойства, а не удовлетворения и так далее.

Этот мрак позволяет избежать вопроса о причинно-следственной связи, окутывая его своеобразной риторической дымовой завесой. И, таким образом, Снайдер может писать о Гитлере и Сталине, которые были готовы перегрызть друг другу глотки, что они соучаствовали в преступлениях один другого, не останавливаясь на том, как такое могло быть возможно. Цель его в том, чтобы внушить идею равенства двух режимов в моральном плане, в то же время избегая открытого присоединения к ещё более омерзительным выводам из концепции их морального равенства, появившимся во время знаменитой «ссоры историков» в 1980-е гг.

Эта «ссора историков» вспыхнула в Германии, когда правый историк Эрнст Нольте заявил, что военные преступления Гитлера должны рассматриваться не как беспрецедентные деяния, а как ответ на бесчинства большевиков. Разве нацисты сами изобрели массовые убийства? Разве, как пишет он во «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг», они не

«совершили, “азиатский” поступок, возможно, только потому, что они и их народ полагали себя потенциальными жертвами такого же деяния? Разве “Архипелаг ГУЛАГ” не предшествовал Освенциму? Разве не большевистское уничтожение целого класса логически и фактически предварило “расовые убийства” национал-социализма?»

Или, как заметил в дополнении соредактор «Цайтунг» Иоахим Фест, Гитлер «был готов, как он сказал, “отвечать десятикратно на каждый акт марксистского террора”» Каким бы чрезмерным ни был ответ нацистов, главную ответственность несёт Ленин, потому что он стал одним из тех, кто породил концепцию массового возмездия целой социальной категории. Поскольку евреи были представлены в советском репрессивном аппарате непропорционально — Снайдер сообщает нам, что в конце 1930-х гг. около «сорока процентов высших офицеров НКВД в паспортах были указаны как евреи, равно как и более половины генералов НКВД», — вывод таков, что левые евреи играли ведущую роль в развитии практик, которые затем принесли им гибель в руках ультраправых.

Такое утверждение взрывоопасно независимо от того, кто его делает, но особенно опасным оно стало в устах немецкого историка. Вот почему спор закончился тем, что Нольте красиво дали по рукам[2], и вот почему Снайдер сегодня осторожно пытается избежать той же ловушки. Вот почему вместо того, чтобы объяснять, как один режим подготовил преступления другого, он ограничивается проведением между ними бесчисленных параллелей такого рода:

«После того, как коллективизация принесла сопротивление и голод на Советскую Украину, Сталин обвинил в этом кулаков, украинцев и поляков. После того, как вермахт остановился под Москвой, а американцы вступили во Вторую мировую войну, Гитлер обвинил во всём евреев. Подобно тому, как вина за торможение строительства советской системы была возложена на кулаков, украинцев и поляков, евреи были обвинены в препятствовании её уничтожению».

Сталин нападал на кулаков, Гитлер — на евреев, но как первый способствовал второму — Снайдер объяснить решительно отказывается.

Кроме того, «Кровавые земли» построены так, чтобы убедить публику не только в наличии такой причинно-следственной связи, но и в том, что зачинщиком явился именно Сталин, что утверждали Нольте и Фест. Жесткой коллективизацией, показательными процессами и массовыми казнями он начал всё это. В главе о приходе нацистов к власти Снайдер описывает, как вызванный политическими причинами голод на Украине послужил Гитлеру орудием для того, чтобы избавиться от марксистов вообще, вне зависимости от их позиции относительно сталинизма: «В одном слове (“марксисты”) Гитлер объединил массовые смерти в Советском Союзе и немецких социал-демократов, оплот Веймарской республики». Борьба с кулаками подобным же образом проложила путь к антиеврейским бойкотам: «Как и коллективизация, бойкоты показали, какая часть общества сильнее всего пострадает в грядущих социальных и экономических трансформациях: но не крестьяне, как в СССР, а евреи». Уничтожение Эрнста Рёма и его последователей в «Ночь длинных ножей» каким-то образом привело к усилению репрессий в России, последовавших за убийством ленинградского партийного секретаря Сергея Кирова, которые, в свою очередь, вызвали интенсивные аресты гомосексуалистов, бродяг, алкоголиков, свидетелей Иеговы и прочих «асоциальных элементов» в Германии.