Ложь - [7]

Жена его, Алена, по ночам не спала: от каждого звука вздрагивала. Боялась, что пока она спит, муж с собой покончит. Такое у него состояние было, что она бы этому не удивилась.

Так прошел месяц. Ну, и не выдержала жена Петровича. Пришла в больницу на прием к главному. Поговорить.

Алена умела убеждать: она учителем была. Правда, она не литературу, а физику преподавала. Но тем не менее… Дети ее за глаза Аленушкой звали, любили.

Голова на плечах отличная у нее, причем как внешний облик этой самой головы, так и внутренний: и умна, и красива. Да язык подвешен, будь здоров! Бойкая, предприимчивая, энергичная. Но и такая не выдержала: на грани срыва была.

Жена Петровича слыла красавицей далеко за пределами нашего поселка. Вот недавно сорок пять встретила, а мужики на улице продолжали оборачиваться: и фигура осталась, что надо, и походка, как у фотомодели. Ну, лицо немного пострадало, конечно. Но все равно «основы — постоянны»: кто красивым родился, тот уродом вряд ли станет. Это — про нее сказано как раз. И глазища у Алены, большие и умные, при ней остались, куда им деться-то! Только вот от беды такой озорство ушло куда-то и свет погас в глазах.

Да волосы свои черные густые она срезала почти сразу после случившегося. Видно, протест это был неосознанный против своеволия судьбы: она длинными волосами всю жизнь гордилась, прически разные делала. А как муж заболел, срезала свою красоту. И теперь ее голова все равно хорошенькой осталась, но уже не такой, как раньше. Стрижка обычная, короткая, как у многих.

Кое-кто считал, что не пара ей Петрович по внешним данным. Удивлялись, почему она, красавица, себе под стать никого найти не смогла. А она никого не искала. Нашла в Петровиче все, что ей нужно было. Может, это и есть счастье, когда ничего лучшего искать не хочется, потому что все в одном родном человеке сосредоточено, красив он или нет, богат или беден? Так ведь и правда, пара из них хорошая получилась: жили они красиво, душа в душу, пока беда не пришла.

Постучала Алена в кабинет к главному, вошла и с ходу начала:

— Вы, — говорит, — Анатолий Михайлович, сделайте что-нибудь, пожалуйста! Спасите мужа и меня, ведь так невозможно больше! Я скоро в психушку попаду. Ну не может он жить с таким диагнозом! Каждый день к смерти готовится. Кто-то может, а он — нет!

Плакала она и просила о помощи, хотя сама не понимала, о чем просит. Ну, что тут можно сделать?!

Главврач проработал в этой больнице двадцать с лишним лет. Чего только не повидал! Лицо его было покрыто мелкими морщинками, и сам он был сухоньким невысоким мужичком, близоруким, в очках, не умеющим сидеть на одном месте больше минуты. Он начал нервничать, забегал по кабинету и стал выговаривать Алене:

— Мы и так для вашей семьи сделали многое: справка была с другим диагнозом. Что же вы ее не спрятали, как следует?! Это — ваша вина! Только ваша и ничья больше. Так что, хоть мне вас и жаль очень, но я ничем вам помочь не смогу, голубушка.

Тогда жена Ивана Петровича вспомнила про ногу, выброшенную на помойку.

— Я, может, и виновата, что документ не спрятала, как следует. Но мы все не без греха. Ваш-то грех побольше моего будет: я за бумагой не уследила, а вы не уследили за ногой!

Ну, главврач, конечно, распсиховался не на шутку. Кому нравится, когда ему правду в лицо! Да еще с намеком на угрозу. Он орать начал:

— Моим грехом и так уже прокуратура занимается, так что вы мне тут…. не угрожайте!

— Я и не угрожаю! Вы мне лекции о хранении документов читаете, а я вам — про хранение ног ампутированных. Вот и все. А случай с помойкой на психику моего мужа, между прочим, очень сильно повлиял. Может, не будь этого, он бы свой диагноз нормально пережить смог, а так — нет. Сам себя со света сживет, и мне жизни никакой не останется. Помогите его убедить, что у него рак какой-нибудь не такой, как у всех, что он не смертельный, вы же — врач! Вы можете придумать!

Алена то требовала чего-то, то плакала и просила о чуде, хотя сама не понимала, о чем точно просит.

Главный врач больницы долго молчал. Ходил из угла в угол, как маятник, и Алене показалось даже, что он о ней забыл.

— Вот на Западе людям в глаза самые страшные диагнозы говорят, и они как-то выдерживают! — наконец нашел он нужные слова. — Радуйтесь, что не на Западе проживаете! Там бы с вами не цацкались.

Речь жены бухгалтера вызывала в душе у главврача сложные чувства: злился он, что от него требуют какую-то волшебную помощь, причем, именно требуют, а не просят!

Злился, что про ногу эту ему напоминают, словно это он ее своими руками на помойку тащил. А он и сам был бы рад понять, как такое случиться могло.

Но испытывал он и великую жалость к этой женщине, да и стыд тоже. Ему в такие минуты было стыдно за всю медицину на свете, за то, что нет никакой возможности помочь этим людям, их женам и детям, а в глаза им смотреть ему приходилось часто. И на их месте мог оказаться любой, да и он сам тоже.

Главврач был нормальным человеком и понимал горе не только головой. Да и не один у него такой пациент был, который не мог принять страшный диагноз и жить после этого, пытаясь внушить себе, что, может, еще и пронесет… Слишком многих вокруг не проносило! И ни один случай не проходил мимо сердца Анатолия Михайловича. Жена его говорила ему наедине, что так реагировать, как он, это — профессиональная непригодность, что пора привыкнуть, но привыкнуть он так и не сумел.