Ложь - [5]

Вся вспыхнув, она закрыла лицо руками и заплакала.

— Катя, ведь это… неправда!.. — горячо заговорил Павел Сергеевич. — Это всё фальшиво, всё ложь, тебя запугать хотят!.. Вспомни, ты совсем ребёнок… тебя твой дядя чуть не насильно выдал замуж!.. В чём же тут грех?.. Ведь ты мужу не изменяла!.. Ты не к любовнику уходишь, прости за это слово… Ты расторгаешь ненавистный брак и заключаешь другой, по любви и убеждению.

— Я — прелюбодействую, — с рыданием проговорила молодая женщина.

— Катя, перестань плакать!

Голос Павла Сергеевича стал тихим и хриплым. Ему было всего 22 года, он первый раз любил и страдал.

— Катя, мы уедем надолго из России… навсегда, если хочешь!.. Вспомни нашу клятву на могиле Ксении… Грех, Катя, любить одного и принадлежать другому!..

— Павлик, я не могу, я не в силах идти против слов Св. Писания… Я не героиня, я… трусливое и ничтожное создание… забудь меня!.. Если ты будешь настаивать на разводе — я умру!.. Я люблю тебя, и жизнь без тебя не имеет никакой цены!.. Но идти на такой грех боюсь!.. Счастья, всё равно, не будет.

Она схватила его голову, поцеловала его несколько раз и выбежала.

Павел Сергеевич рыдал первыми и, может быть, последними чистыми слезами.

Выбежав из комнаты, Екатерина Владимировна нашла Бове в столовой, где та спокойно пила кофе.

— Сплавь его. Я с ним, кажется, наконец, развязалась!

Молодая женщина сунула в руки француженки бумажку, затем напудрила лицо, поправила причёску, надела шапочку, вуаль, накинула ротонду и исчезла по чёрному ходу.

Бове разжала руку — там была пятирублёвая бумажка. Она со злостью покачала головой.

— Вот как теперь, видно, мои услуги больше не нужны! Ну и скаред же!

Бове вышла в зал, где Орлов, ожидая ещё молодую женщину, ходил взволнованными шагами и придумывал горячие, убедительные мольбы.

— Не ждите больше Екатерину Владимировну… — начала Бове грубо, — улетела… и больше не вернётся…

Павел Сергеевич обернулся на говорившую, сердце его загорелось злостью, он вдруг вспомнил слова Кати, какую ужасную роль играла всегда в её жизни эта женщина, бывшая любовница её дяди.

— Молчите, старая интриганка… Вы виноваты во всём… вы загубили её с вашим любовником её дядей, вы заставили её выйти за нелюбимого человека!.. Задушить вас надо за все ваши гадости!..

И, чуть не задыхаясь от злости, Орлов выбежал в прихожую, накинул шинель, схватил бобровую шапку и выбежал, хлопнув дверью.

Бове едва удержалась на ногах. Она села в ближайшее кресло.

— Так вот как отблагодарили… вот какую басню она распускает о ней и о каком-то несуществующем дяде!.. Ну, подожди же, голубушка, я объясню мужу твоё «андалузское» происхождение… будешь меня помнить… не подорожу твоими подачками!..

Бове на этот раз, как и всегда в экстренных случаях, бойко заговорила по-русски, превращаясь из француженки, какою не была никогда, в русскую чухонку, которою была в действительности.

Екатерина Владимировна приехала домой и вздохнула свободно.

Пора, пора было кончить… иначе этот безумный мальчик натворил бы ей хлопот… Для него эта любовь была благодать! Первая любовь такая страстная, чистая и поэтическая!..

Она засмеялась.

Слёзы замечательно красили Екатерину Владимировну. Когда она вечером вошла в кабинет мужа, её глаза горели, и оживлённое личико было покрыто нежным румянцем. Дмитрий Александрович сидел перед письменным столом, откинувшись в глубокое кресло, и не пошевелился при её появлении. Екатерина Владимировна обняла его за шею, заглянула в лицо и — ахнула.

Он был бледен как труп, глаза его были закрыты.

Она бросилась перед ним на колени и обхватила его руками.

— Митя! Митя! Что с тобою?.. Ты болен?..

Он молча разжал свою правую руку и протянул ей скомканное письмо.

— Что это? — спросила она тихо.

— Письмо Бове… и в нём вся твоя биография и жизнь до встречи со мною… — он расхохотался. — Твоя Андалузия оказывается на Песках… твой отец содержался и умер в тюрьме за подлоги… твоя мать жива и теперь, только не хочет тебя знать с тех пор, как ты убежала из её дома… Куда… с кем?.. Жаль, ещё этого не сказано!.. Что же… оправдывайся… лги новые истории… говори о дяде… который, вероятно, не что другое, как твой бывший покровитель!.. Скажи, разве я спрашивал тебя… кто ты… откуда?.. Зачем столько грязи… лжи?.. В чём ты не поладила с этой женщиной, что она разоблачает тебя?.. Ах, Катя, Катя!.. — и он упал головою на руки.

Екатерина Владимировна стояла вся вытянувшись, похолодев. Удар обрушился на неё совершенно неожиданно, она жадно ловила слова мужа, и ум её уже работал над возможностью оправдаться. Да, это всё отвратительно, но это всё прошлое; на ней же лично, с тех пор, как она замужем, нет ни одной вины… С Павликом она не переписывалась; доказательств никаких!.. Да и Бове нём не упоминает, значит ещё не всё потеряно, ещё можно оправдаться… надо только мужа вывести из этого оцепенения, дать его мыслям совсем другое направление… а главное, пробудить в нём страстную жалость к себе…

— Я не виновата… не виновата… — зарыдала она, — меня мать бросила… девчонкой выгнала на улицу, потому что… нет, нет, я решилась лучше говорить… что моя мать умерла, нежели обвинять её!.. Мою биографию мне сочинила сама Бове… мне велели так рассказывать всем… для того, чтобы внушить больше участия в пансионе, в знакомых, в домах, куда я поступала гувернанткой… Я не лгунья… Тебя я не обманывала никогда, ни в одном слове, с тех пор, как стала твоею женой!.. Ты не веришь мне? Не веришь? Так прощай же… мне остаётся одно: умереть…