Ложь - [54]

Он встал:

– Прощенья прошу, ваше превосходительство, что задержал вас глупыми своими разговорами. Уж очень тяжело у меня все это на сердце залегло…

Прощаясь, Чукарин прищурил свои синие глаза, искательно-ласково заглянул в глаза Акантову и сказал:

– Ваше превосходительство, сегодня, как уговорено, в два часа у вас урок истории. Очень я надеялся, что Лизавета Егоровна будут… Ну, все одно… Я нароком ухожу, пусть Варюшка с вами побудет одна, стесняться не будет… А то она все меня боится… Очень я буду уже просить вас… Погутарьте вы с нею по-отцовски… Меня-то она не слухает. Могет быть, что и не понимает, как следует; вас поймет и послушает… Погутарьте с нею обо моем… о вере отцовской… о казаках… о славе нашей великой, Донской… Оберните сердце ее девическое: ведь, воск оно, оберните в сторону Тихого Дона… Вот, какая у меня к вам ишшо просьбица, ваше превосходительство…

Слезы блеснули в прищуренных глазах Чукарина, по полному, загорелому лицу сетью растянулись мелкие морщины, русые большие усы приподнялись, сверкнули под ними крупные, белые, чистые, ровные зубы.

– Одна она у меня, вся моя достояние, казачка прирожоная, кровинушка моя… Прошу вас, направьте вы ее…

– Постараюсь, – сказал Акантов.

Глухо прозвучал его голос. Сильно был он смущен. Своя дочь не шла у него из головы. Казалась трудной и невыполнимой данная ему казаком задача…

XIII

Варя пришла с большим опозданием. Прекрасно одетая, в длинном меховом манто серебристого меха, в такой же шапочке, едва державшейся на макушке ее головы, в модной вуальке, прикрывавшей только лоб и глаза, она вошла оживленная и веселая. Она раскраснелась от мороза и стала еще красивее. Она была подмазана, и от нее пахло дорогими, тонкими духами, морозом и свежестью. Не снимая перчатки с красивой руки, она присела в кресло у окна, и заговорила быстро-быстро, по-французски, изящно картавя и грассируя. Акантов смотрел, как мелькали ее перламутровые зубы между маленьких пухлых подкрашенных губ, и не успевал следить за ее речью, невольно любуясь ее красотою, молодостью, оживлением и гибкими движениями ее тела.

– Excusez, mon général, d’être en retard[53], – начала Варя. Она расстегнула нарядную шубку, распахнула ее на груди и красивыми складками положила по бокам кресла. Под шубкой было дорогое платье, какого еще не видал на ней Акантов. Запах духов стал сильнее. – Мне очень, очень трудно было сегодня поспеть к вам, général. Но отец непременно хотел, чтобы я была у вас, что вы мне что-то должны сказать. Он был у вас… Et bien, mon général, j’écjute[54]…

Акантов, по-французски, как умел, стал говорить Варе, что ее отцу больно, что она так мало знает свою Родину, так мало интересуется Россией, плохо говорит по-русски и не знает Русской истории… Точно она не любит России.

Варя с досадою дернула плечами.

За окном, над покрытыми снегом пустырями, казавшимися особенно печальными сегодня, надвигались тихие зимние сумерки. В доме напротив засветилось окно. Из-за снега в Париже было тихо, и город пел новыми, другими, нужными голосами. Промчался поезд электрической дороги с бесстыдно ярко освещенными окнами вагонов, прошумел быстро несущимися колесами. Шум их, смиряясь и стихая, умолк вдали. Полумрак вошел в комнату. Акантов хотел встать, пустить электричество. Варя, рукой в перчатке, изящным жестом остановила его:

– Laissez… Laissez done… Pas de lumière… Il n’en faut point, – быстро сказала она. – Vous dites: mon père me prie… Да, я знаю. Он много теперь говорит со мною. Croyez, mon général, je l’aime bien fort et, je comprends vraiment qui c’est à lui que je doit tout… Я все понимаю… Mais voila!.. Между нами всегда – ложь!.. Oui, oui, mon general, ложь! – делая останавливающий жест рукой, повторила Варя. – Je m’en suis ouverte а la mère supérieure, qui s’est montrée indulgente. «Это неизбежно», сказала она, «ваш отец – казак, вы – француженка»… Vous admettez, mon général, я не могу сказать правды отцу. Он не поймет меня, и осудит, а я не чувствую себя виноватой, Мы разные люди… C’est terrible, mon general, mais qu’y puis je faire?.. Он мне говорит о staniza, khoutor, kourjene, – tout ca des mots qui ne me disent rien[55]… Я никогда ничего такого не видела. У меня – Paris!.. Oh, Paris! Vous vous rendez compte, mon général, de tout ce que peut représenter Paris pour une vraie parisienne[56]… Я делаю, что могу, mon général. Я хожу в церковь, но мне неловко, что мой отец надевает эти страшные мужицкие сапоги, рубашку, и навешивает кресты на старых, вылинявших ленточках. Я боюсь, что мои знакомые увидят меня с ним. C’est bien vilain d’avoir honte de son père, je m’en rends compte et sens que je suis fautive, mais je n’y peux rien. Nous sommes de deux espèces diferéntes. Il me parle de Platof, de Souvorof, mais en fait de héros, j’ai les mienes: Napoléon et le maréchal Foch!..[57]

– Pourquoi done, Varia, ne cherchez-vous pas à apprendre a parler russe correctement?..[58]

– О, это так трудно! Это ужасно, какой трудный язык. Mère supérieure говорила мне, это – как китайский…

В полутьме, Варя встала, и, застегивая шубку, продолжала: