Ложь - [17]

Она подтягивает стул с другой стороны стола и садится, потянувшись за палочками для еды.

— Ну, ты, профессор Голубые глазки, совсем не скучный.

Я смеюсь.

— Прости, как ты меня сейчас только что назвала?

Она стреляет в меня хитрой улыбкой.

— Профессор Голубые глазки. Разве не знал, что тебя все здесь так называют?

— Да ну, чепуха, — пренебрежительно говорю я.

— Это правда, — протестует она, хватая коробку с едой и открывая ее. — Всякий раз, когда кто-то спрашивает меня, чем я занимаюсь, я отвечаю, что я твой ассистент, и они всегда такие «оу, профессор Голубые глазки, что за красавчик».

Я прищуриваю свои якобы знаменитые глаза:

— Черт возьми, перестань морочить мне голову.

Она смеется.

— Ладно, может это только я зову тебя профессор Голубые глазки. Про себя. Но гарантирую, если такие мысли у меня в голове, значит, они у всех. И у девушек и у парней.

Я стараюсь улыбаться, но это сложно, потому что, черт, это лестно. И не в хорошем смысле. Я польщен таким образом, каким не должен. Опять же, уже месяц я работаю с Наташей почти каждый день, и все больше осознаю, что чувствую много такого, что не должен.

— Прости, я смутила тебя? — спрашивает она, втягивая лапшу в рот. Она ест с наслаждением, без ограничений, просто ради чистого удовольствия и наслаждается каждым кусочком. Этот великолепный рот ...

Прекрати.

— Нет, нет, — говорю ей, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Я тянусь за пивом и смотрю на дверь. Она открыта, как это обычно бывает, когда мы работаем вместе. Но, несмотря на то, что я уверен, что я делаю в своём кабинете - это мое личное дело – кажется, у каждого профессора здесь есть бутылка виски в столе - я не хочу раскачивать лодку. Я здесь всего лишь два года и люди болтливы.

Поднимаюсь и закрываю дверь. Щелчок защелки кажется ужасно громким в комнате. Я оборачиваюсь, и она с любопытством смотрит на меня.

— Хочешь немного уединения? — шутит она, но в ее голосе есть что-то такое, трель, которая говорит мне, что она, возможно, нервничает.

Я сажусь на место и поднимаю свое пиво.

— Не хочу, чтобы кто-то выговаривал мне за то, что я пью в своём кабинете, тем более с моей ассистенткой.

— Почему нет? — дерзко спрашивает она. — Слишком предосудительно?

Я натянуто улыбаюсь, отчётливо ощущая свое обручальное кольцо.

— Что-то в этом роде, — указываю на нее пивом и, хотя я начинаю сомневаться, что выпить с Наташей хорошая идея, говорю: — Теперь, давай выпьем за продуктивную пятницу.

Она быстро вытирает руки о джинсы, проглатывает еду и чокается со мной пивом.

— За дикую и безумную ночь.

Но, конечно, вещи не становятся дикими и сумасшедшими, не с нами. Мы работаем, по крайней мере, в течение первых двух часов: она на ноутбуке, листает книги и я на своём компьютере, печатая как сумасшедший, как я обычно делаю рядом с ней. Ее присутствие в моем кабинете величайший стимул для моей книги. Она практически моя муза.

Но, в конце концов, когда мы проглотили пиво и лапшу, и я вытащил бутылку шотландского виски из своего тайника в столе, работа практически замирает.

— Итак, — говорю я, откидываясь на спинку стула и кладя ноги на стол. — Ты никогда не рассказывала, какой ты была, когда росла. Средняя школа. Все это. Расскажи мне о Наташе.

Она делает глоток виски из бутылки и ставит ее обратно на стол. Затем откидывается на свой стул и кладёт ноги на стол, копируя меня. Я не могу не улыбнуться.

— Я расскажу тебе о себе, если ты сделаешь то же самое, — говорит она, лукаво глядя на меня.

— Идёт.

— Хорошо, — прочищая горло, говорит она. — Я выросла в Лос-Фелисе. Это в Лос-Анджелесе. Мой папа - француз и он женился на моей матери американке после моего рождения. Вообще-то я родилась во Франции, в Марселе, куда приезжала несколько лет назад. Довольно классное место. Я точно знаю, это был брак по необходимости потому что моя мама залетела. Абсолютно уверена, я последнее, чего она хотела, но все же. Обещаю, это не слезливая история. Мне все равно, хотела она меня или нет. Но я знаю, папа любил меня. Он был кинооператором.

— Ах, вот оно что, — говорю я. Теперь все становится понятно.

— Ага, и он заставлял меня смотреть очень много фильмов, когда я была маленькой. О-о-очень много. Всю классика. Всего Хичкока, Премингера. И много иностранных тоже. Он был помешан на Ингрид Бергман, — ее улыбка немного угасает и голос становится тише. — Так или иначе, он ушёл, когда мне было десять. Влюбился в молодую женщину. Может быть, он пытался подражать Роберто Росселлини, не знаю. Он вернулся во Францию. И моя мать стала матерью-одиночкой. Ей это не понравилось. Ее проблемы с самооценкой усилились, а все и так было уже довольно скверно. — Она качает головой, глаза смотрят вдаль. Вздыхает и хватает бутылку виски. — Моя мама весьма эксцентрична. Ты бы возненавидел ее. Иногда мне кажется, я сама ее ненавижу, но в основном мне ее жаль. Что ещё хуже.

— Думаю, я тебя понимаю, — наши отношения с моим братом Лакланом иногда шли по тому же пути.

— Знаешь, что мама говорила мне, когда я была моложе? — наклоняясь, говорит она. — Она имела обыкновение говорить, что лучше бы мне не быть красивее, чем она в ее возрасте. — Она закатывает глаза. — Я имею в виду, закладывала в меня чертов комплекс. В то же время, все, что она делала, это хвалила мои наряды, наряду с ежедневной критикой о том, как мне нужно похудеть.