Ложь - [109]
Интересно, подумала я, Лили — этажом ниже и тремя окнами в сторону — тоже слышит? Хорошо бы.
Мысль о ней причиняет боль.
Слава богу, я уничтожила ту «музыку» — ее пленку. Мучительно — в полной мере сознавать (теперь, когда Мег объяснила, для чего используют такие записи), какое воздействие тот голос и его слова могли оказать на Лили Портер. Не менее мучительно сознавать, сколь страшным мне представляется это воздействие. Мег говорила, что в Мемориальном институте Мейкина некоторых пациентов погружали в наркотический сон, на восемнадцать, на двадцать дней. А во сне прокручивали записи, внушавшие им все то, что один человеческий разум способен измыслить, чтобы разрушить другой. Поэтому я надеялась, что при кратком воздействии, какому подверглась Лили, они не успели стереть ей память и заполнить ее другим содержанием. В конце концов Лили сумела вспомнить мое имя и как будто бы поняла, кто я, по моему к ней отношению. Но Мерседес она не узнала и, судя по всему, верила, что во сне слышала именно музыку, а не голоса. Впрочем, обвинений против Мег она до сих пор не выдвинула, не указала на нее.
Мне нужно соблюдать осторожность, быть начеку. Найти способ контролировать Лилины высказывания. Кроме меня и Арабеллы только она может соотнести слово Мег со смертью Колдера и снова превратить то, что Арабелла назвала самой подходящей смертью, в убийство.
Так быть не должно. Не должно — и не будет. Я хочу сказать, если понадобится, я это предотвращу. Каким образом — даже подумать не смею.
Посмотрим, что будет делать Лили. Если Лили Портер попробует подступить к Мег, мне придется подступить к ней.
То, что именно Лили Портер подарила мне тетрадь, в которой я пишу, и что в самом начале я упомянула о совершаемых людьми эксцентричных поступках, конечно же выходит за пределы иронии…
189. Услыхав громкий шум и возбужденные возгласы, я спустилась на пляж. Было около одиннадцати утра.
Как я поняла, ловцы лангустов обследовали на своей моторке ближайшие окрестности айсберга, и один из матросов заметил под водой нечто темное, пугающее.
Темным это нечто казалось лишь оттого, что было окутано тенью, ведь посланный на разведку ныряльщик, поднявшись на поверхность, сообщил: там утопленник.
Мы все в ожидании столпились на берегу — и я, и другие постояльцы гостиницы, даже Мег и Майкл в своем инвалидном кресле. И Лили в развевающемся балахоне и шарфах, и Питер Мур с Айваном, Натти Бауман с Бутсом, Найджел в пчелином купальном костюме и Мэрианн в бикини, и Сибил Метсли, одинокая, как всегда, и что-то бормочущая.
Я, конечно, знала, кто это будет, — хотя на самом деле не могу объяснить, почему так уверенно написала конечно. Вероятно, просто потому, что она, с ее медовыми волосами, была очень похожа на Мойру, а Мойра, с ее отчаянной остраненностью, страшным одиночеством и манерой смотреть в пространство за воротами, была так похожа на нее.
Да. Это оказалась Медовая Барышня.
Всё свалили на айсберг и назвали несчастным случаем. Мерзавцы. Не видят они правды.
190. Вот так все и кончилось, до поры до времени.
В итоге они признали смерть Колдера и напечатали некролог.
Он гласит, что мистер Маддокс умер естественной смертью — от сердечного приступа — на пляже «Аврора-сэндс» в Мэне, неподалеку от Холма Саттера… и проч. А также сообщает, что при нем находилась жена… и проч., приводит список его заслуг и проч. перед государством.
Статьи всюду на первых полосах — по всей стране, с севера на юг, с запада на восток. Слава и хвала Колдеру Маддоксу.
Лоренс полагает, они держали покойника на льду, оттого что хотели прежде установить, чем вызван «сердечный приступ», и соответственно наметить тактику поведения.
Не скрою, мне чуточку — именно чуточку — жаль, что Лоренс остается и останется в неведении.
С другой стороны, если правда всплывет на поверхность Лилиной памяти и мне придется выступить против нее, Лоренс безусловно решит, что она-то и есть виновница происшедшего, то бишь убийца Колдера. Хотя мне кажется, что и это будет зависеть от содержания ее некролога.
А со временем и моего.
Да, я примкнула к своим врагам. Да, я готова сделать то же, что сделали они, и даже прибегнуть к их оружию. И не считаю это неправильным. Пусть тот, кто ставит это под сомнение, скажет мне, как будет правильно.
Я думаю о нашей четверке — там, на фото, в библиотеке, даже теперь: Мег, и Мерседес, и Лили, и я. Думаю о том, кем мы были и чего желали. И о том, кто мы есть и что получили. Думаю об этой гостинице, где мы некогда познакомились, о том, что ее расцвет и увядание были и для нас расцветом и увяданием, для всех четырех. Нас продали, но только лишь когда мы потеряли бдительность.
