Ловушка времени (сборник, том 1) - [84]

Так сказал какой-то другой отчаявшийся главнокомандующий в своем последнем сражении, не желая признавать, что потерпел поражение. Конвей чуть усмехнулся, зная, что он такой же упрямый. И еще... я должен воспользоваться последней возможностью.

Эго все еще неподвижно стоял в дверях. Время всегда идет гораздо медленнее, чем мысль. Робот сканировал компьютеры и громко тикал себе под нос. Конвей шагнул в сторону, освобождая ему дорогу. И сделав это, он увидел собственное изображение, отразившееся на запятнанной поверхности корпуса робота, собственное исхудавшее лицо и ввалившиеся глаза, отразившиеся от этого движущегося зеркала, покрытого маслом и кровью, словно это он сам жил в корпусе робота, активируя его своими стремлениями.

Эго простоял на пороге лишь долю секунды. Взгляд его пронесся по компьютерам и неимоверно быстро отверг их одного за другим. Затем, как и только что Брум, Эго подскочил к аналоговому компьютеру, пройдя через весь зал за три огромных шага. Почти высокомерно, даже не осмотрев его, он вырвал ленту с программой, сунул чистую ленту в перфоратор, и пальцы его замелькали так быстро, что за ними невозможно было уследить, пока он печатал на ленте собственные вопросы. Буквально через секунду он повернулся к компьютеру.

Никто не шевельнулся. Все завороженно смотрели на него. Только компьютер оказался достаточно быстр, чтобы поспевать за ним. Робот склонился над ним, одна машина общалась с другой, они были родственниками, а потому бесконечно более быстрыми, чем кто-то из плоти и крови, поэтому людям оставалось лишь замереть, наблюдая за ними.

Никто не дышал. Конвей, чьи мысли стремительно проносились в голове, еще успел сказать себе с громадным оптимизмом: Он узнает ответ. Да, он теперь принял власть. Когда начнется новая атака, он отразит ее и добьется победы, а я могу уйти на отдых...

Из печатающего устройства потоком полилась лента с ответами. Эго наклонился и стал читать их. Яркий конус света его глаза скользил по бумаге. Затем жестом, который не назовешь иначе чем дикий, он оторвал ленту, словно отрывал язык, который произнес невыносимые слова. И Конвей понял, что компьютер проиграл, Эго проиграл, Конвей сделал ставку и тоже проиграл.

Робот выпрямился и повернулся к компьютерам. Из его нутра раздавались быстрые громкие щелчки. Он готов был разорвать компьютеры, как разорвал уже другие машины, которые предсказали поражение... его поражение.

— Эго, подожди, — сказал Конвей голосом, полным разочарования. — Все в порядке.

Как всегда, когда произносилось его имя, робот остановился и повернулся. И быстрее, чем данные в компьютерах, в голове Конвея понеслись мысли, целый поток мыслей. Он увидел собственное отражение на корпусе робота, погруженное в размышления, он сам был заключен в тюрьму этого отражения, как Эго был заключен в тюрьму задачи, выполнить которую не представлялось возможным.

Конвей понял то, что понял робот, то, что больше никто не мог понять, потому что только Конвей нес на себе это бремя. Это было то, что не могли решить компьютеры. Но одновременно это было то, чем оперировал все время сам Конвей, запрещая себе вникать в подробности, пока последняя альтернатива не перестала работать.

Победить в войне — вот основная задача робота. Но он должен был действовать на основе неполной информации, как и сам Конвей, и это означало, что Эго должен был принимать на себя ответственность за неправильные решения, которые могли бы привести к проигрышу в войне, чего ему не позволял сделать основной приказ. При этом он не мог избавиться от ответственности, подобно компьютерам, которые всегда могли заявить: «Для ответа недостаточно данных». При этом он не мог найти убежище в неврозе, безумии или сдаться. Все, что ему оставалось, это поиски недостающих данных, поиски наугад, и все, чего он хотел, так это...

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказал Конвей. — И ты это получишь. Я принимаю у тебя командование, Эго. Ты можешь прекратить хотеть прямо сейчас.

— Хочу... — завыл нечеловеческим голосом робот, тут же оборвал себя, как и прежде, но затем впервые с момента включения продолжил: — ...прекратить хотеть!

— Да, — вздохнул Конвей. — Я знаю. Так поступаю и я. Теперь ты можешь все прекратить, Эго. Отключись. Ты сделал все что мог.

— Хочу остановиться, — более членораздельно проговорил гулкий голос робота, заколебался и продолжил: — ...остановиться хочу.

И остановился. Перестал дрожать и щелкать. И аура насилия, казалась, тут же развеялась в воздухе над ним, словно невыносимое напряжение внутри робота наконец-то спало. Потом из его металлической груди раздался ряд громких щелчков, металлических решений, принимаемых раз и навсегда одно за другим. А затем что-то, казалось, изменилось. Что-то стало иным. Робот снова теперь стал машиной. И ничем иным, кроме как машиной.

Конвей еще раз взглянул на отражение собственного лица в корпусе робота. Робот не мог выдержать это, подумал он. И неудивительно. Он даже не мог говорить, не мог попросить облегчения, потому что противоположностью «хочу» является «не хочу», и когда он произносил первое слово, отрицание заставляло его ничего не хотеть, и он замолкал. Нет, мы потребовали от него слишком многого. И он не мог это вынести. Встретившись с собственным взглядом в отражении, Конвей подумал о том, уж не разговаривал ли он минуту назад с Конвеем. Возможно, так оно и было. И тот Конвей, в отражении, тоже не мог ничего сделать. Но он-то, настоящий Конвей, может.