Ловелас - [11]

Он перевернул свой пустой кошель, и монетки с жидким звоном раскатились по столу в разные стороны.

Корчмарев родственник перебросил нож в другую руку и потянулся за крайней. Лезвие Май почувствовал у себя вместо горла уже чуть ли не на затылке. Тогда, стараясь ни на долю мгновения не упускать ощущение ножа, что удалось ему, к сожалению, не совсем, Май, сколько было силы - а уж ее-то, к счастью, было много, - ударил разбойника локтем в живот, одновременно ногой выбив из-под оцепеневшего Максимилиана стул и прошипев: "Дурак, кому сказано!"

Бандит отвалился назад. Корчмарь от неожиданности подпрыгнул, выпучил глаза и вытянул вперед трясущиеся руки с пистолетом. Грянул выстрел, разнеся в щепки ножку табурета в трех шагах от Мая. А Май еще всерьез сомневался, что пистолет у него заряжен. Фигуру корчмаря заволокло сизым пороховым дымом. Максимилиан крикнул: "Помогите!" - вскочил с пола и бросился наутек.

Сидевший на полу позади Мая грабитель сипел что-то в адрес способностей корчмаря стрелять, когда рядом родной сын, которого можно запросто укокошить вместо ограбляемого.

Май не стал выслушивать его словоизлияний по этому поводу, схватил со стола подвернувшуюся под руку монетку, - не так он был богат, чтоб раздавать их направо и налево по первому требованию и, прижав ладонь к порезанной шее, бегом кинулся прочь.

С улицы раздался заливистый разбойничий свист. На крыльце Май столкнулся с белым, как полотно, Максимилианом, который из корчмы выбежал, а куда деть себя дальше - не знал.

На большой ветке дуба обезьяной раскачивался какой-то мальчишка, наверное, он и свистел. А по дороге, меж редевших ближе к развилке лесных деревьев, к трем дубам летели, пригнувшись к шеям коней, с полдюжины всадников.

Получившему что-то вроде невидимого подзатыльника Маю не пришлось гадать кто бы это мог быть. На секунду он растерялся. Он не знал, на что решиться. Что это за погоня? Чего еще от них хотят? И не сбежишь, не спрячешься, когда охоту ведет колдун. Делать было нечего.

- Ты как знаешь, а я умер, - бросил он Максимилиану, шагнул с последней ступеньки крыльца и повалился в дворовую пыль кровоточащей раной всем на обозрение.

Доверчивый Максимилиан ахнул и сел на землю рядом с ним.

"Умер" Май честно. На то, что вокруг происходит, он не смотрел. Только слушал.

Топот лошадей по двору. Позванивание шпор - спешились. Отрывистый приказ осмотреться и подобрать лежащего. Оправдания корчмаря: "Милостивый государь, сын у меня сумасшедший, голоса слышит. Как вступит ему в башку, так за нож хватается, на кого хотите кинуться может. Сколько раз нас с матерью порешить пытался, чудом спасались..."

Разговоры вокруг себя:

- Умер.

- Да нет же, дышит.

- Сажай на лошадь, довезем.

- А если не довезем?

- Госпожа Береника велела забрать, значит, надо забрать. Рана-то пустяковая.

- Много ты понимаешь в ранах. А если его насквозь проткнули?

- Ну, помрет, так помрет. Давай, поднимай.

- Тяжелый, что ты будешь делать...

Потом, в приподнятом над землей состоянии, холодная ладонь на лице, на порезанной шее. Колдовство. За всю его жизнь никто не плел вокруг него столько колдовства, сколько в этот день.

* * *

Проснулся Май в замке. Стены его спальни были голы и унылы, потолок темен, камин нетоплен и паутинист, в воздухе сыро. Но простыни чистые и постель мягкая.

Он осторожно потрогал шею. Потом ощупал ее внимательно с одной стороны и с другой, думая, что позабыл, где у него был порез. Обнаружить ему удалось лишь то, что ему не мешало бы побриться. Волшебство, будь оно неладно.

Все эти штуки с перемещениями на расстояние в неделю пути, похищениями людей и предметов, подслушиванием чужих разговоров через три стены, превращением вина в уксус и уксуса обратно в вино щелчком пальцев, запутыванием чужих мыслей и дорог, и - он не знал, на что еще способны колдуны, не то бы в сердцах припомнил, - а, главное, с касательством к его, Мая, личному организму, вместилищу его бессмертной души, сильно перестали ему нравиться - сразу и все.

Одно дело смотреть на бывшего бродягу с севера, а ныне придворного колдуна какого-нибудь вельможи из Вертраны или Гольдока, который, с позволения своего господина, укрощает взглядом дикое животное. Другое дело - очутиться в колдовском северном краю Грааги, где колдуны, как видно, не подчиняются никому и ничему, и побывать в шкуре этого бедного животного самому.

Впрочем, он не должен был позволять себе сердиться. Обстоятельства таковы, что надо держать в узде характер...

Итак, где он?

Заколдованный замок, заколдованный лес... Он читал такие сказки в детстве.

Предвидел ли он утром, что сюда вернется? Пожалуй, да. Просто упрямо не хотел себе в этом сознаться. Беда была в том, что, пребывая в смятенных чувствах, - напуганным ли, влюбленным ли, все равно, - ему довольно сложно было разобрать, где проявляет себя его чудесный Дар предвидения, а где желаемое он принимает за действительное. Слишком много мыслей одновременно было у него в голове в такие моменты. С другой стороны, чем-то это было даже хорошо. Если бы он предвидел в своей жизни все и всегда, - наверное, ему было бы впору пойти и утопиться...