Ловец огней на звездном поле - [39]

Слухи о честном банкире разлетелись быстро, и вскоре возле банка стали появляться автомобили с номерами других штатов. Да и в городе отношение к Джеку переменилось. Те же самые люди, которые считали его мотом и заядлым картежником, теперь при встрече с ним почтительно снимали шляпы.

А в голове у Джека действительно были мозги, и неплохие, просто раньше это не бросалось в глаза. Правда, ему потребовалось очень много и тяжело работать, чтобы обратить случившееся в свою пользу, однако с этим делом он справился на «отлично». Всего через два года количество средств на депозитах удвоилось. Банк зарабатывал деньги с фантастической скоростью, и даже если бы у Джека был печатный станок, он вряд ли смог бы печатать их быстрее. В течение целых двадцати пяти лет каждый следующий год был для «Сута-банка» лучше, чем предыдущий. Официальные кривые роста устремлялись вверх со скоростью космической ракеты, и жители Брансуика довольно быстро начали произносить имя Джека и слово «мэр» в одном предложении. Некоторые шли дальше и пророчествовали – «будущий губернатор». Сам Джек, однако, никаких политических амбиций не питал и с неослабевающим усердием продолжал делать добро из зла, причиненного его братом.

* * *

Через полгода после исчезновения облигаций на семь миллионов долларов Уильям Макфарленд был предан суду по обвинению в ограблении собственного банка. На свидетельское возвышение один за другим выходили обездоленные вкладчики из Брансуика, округа Глинн, с островов Сент-Саймонс и Си, а также несколько служащих «Сута-банка», включая его нового директора. Шесть кассиров, положив руку на Библию четырехдюймовой толщины («И да поможет мне Бог!»), клялись, что вечером накануне ограбления облигации находились в хранилище. Четверо сотрудников полиции и двое дознавателей в штатском под присягой показали, что, когда на следующее утро после торнадо они обследовали хранилище, облигаций там не было. Потом взял слово окружной прокурор, изложивший дело так, что ни у кого не осталось ни тени сомнения: единственными, кто в момент предполагаемого ограбления находился близ банка и имел возможность проникнуть в хранилище, были Уильям Макфарленд и его новый приятель Джеймс Браун Гилберт. Единственным, кто, кроме Уильяма, знал открывавшую дверь сейфа комбинацию, был Джек, но его алиби опровергнуть было очень сложно. Сразу шестеро уважаемых граждан, среди которых оказалось два церковных старосты (выходить на глазах у десятков своих прихожан на свидетельское место и рассказывать, чем они занимались в задней комнате ресторана, им не особенно хотелось, но что поделать!), показали под присягой, что в тот день Джек Макфарленд до утра просидел с ними за карточным столом.

Наконец судья вызвал Джеймса Брауна Гилберта. Он говорил много, но не сообщил ничего нового, к тому же и у судьи, и у присяжных сложилось отчетливое ощущение, что у него в голове не хватает каких-то очень важных винтиков. Когда Джеймс Браун заявил – мол, он ни о каких бомбах не слышал и не знает, присяжные нахмурились и посмотрели сначала на него, а потом на Уильяма. Упоминания о «бомбах» хватило, чтобы основательно их разозлить.

Принятое присяжными решение было простым и незамысловатым, как рельс. Для начала они признали преступление совершенным по предварительному сговору. По их мнению, в хранилище побывал Уильям и только Уильям, значит, он и похитил облигации, так как исчезли они сразу после того, как он оттуда вышел. Никто, кроме него, не мог рассчитывать, что кража сойдет ему с рук. Никто, кроме Уильяма, не мог открыть хранилище (присяжные совершенно искренне полагали, что во время торнадо прочие потенциальные грабители и воры сидели по погребам и подвалам, прилежно молясь Богу), а коли так, значит, он открыл и украл. Туповатый Джеймс Браун понадобился Уильяму только для того, чтобы было на кого свалить вину. Точка.

Суд был коротким, а приговор – суровым: сорок семь лет в тюрьме и компенсация ущерба в двойном размере.

Когда судья зачитал это решение, собравшиеся в зале суда устроили овацию. Доля Уильяма в «Сута-банке» подлежала распределению между остальными пайщиками, однако это покрывало лишь половину его долга перед банком. Кроме того, дело было в конце семидесятых, когда базовая ставка по кредитам стремилась к 20 процентам. В стране ощущалась острая нехватка наличных, поэтому найти покупателя, готового выложить за Суту несколько миллионов, было нелегко. Чтобы покрыть остаток долга, Уильяму пришлось продать половину своей доли Джеку, который, будучи, в свою очередь, связан необходимостью выплачивать десятимиллионный кредит, заплатил ему по семьдесят пять центов за каждый доллар. В итоге Джек стал собственником шестидесяти одного процента акций банка и трех четвертей акций лесозаготовительной компании.

Любопытно, что пропавшие облигации исчезли бесследно.

Чтобы как следует об этом подумать, у Уильяма было без малого сорок семь лет.

Он тоже был далеко не глуп и прекрасно понимал, в каком тяжелом оказался положении. Увы, сделать он ничего не мог. То есть почти ничего. Отца и жену он потерял, а никаких родственников (Джек не в счет), которые могли бы вырастить и воспитать его малолетнего сына, у него не было. Город по-прежнему требовал, чтобы голову Уильяма Макфарленда принесли ему на блюде, поэтому облегчить судьбу мальчика он мог только одним способом. Ему нужно было сделать так, чтобы жители Брансуика позабыли, что отец ребенка – преступник, отбывающий почти полувековой срок. И, сидя в тюремной камере в Атланте, Уильям Макфарленд принял, как он говорил, «второе непростое решение в своей жизни» – подписал документ, согласно которому право опеки над трехлетним малышом переходило штату Джорджия. Кроме того, Уильям настоял, чтобы личное дело мальчика было навсегда отправлено в архив без права выдачи кому бы то ни было без решения суда.