Ловцы - [28]

А Рыжик в это время находился возле острова.

На рассвете Фома ушел от него на крышу по неотложным кошачьим делам, нагретое им место открылось утренней прохладе, Рыжик проснулся. Коровы уже мычали, собираясь в стадо, перекликались хозяйки буренок, чирикали первые воробьи, петухи горланили, гулил, надрываясь, поселившийся нынче в городском саду дикий голубь. Рыжик потянулся и, так же, как Володя в это утро, ощутил сладкое чувство свободы.

Теперь можно было и за сома браться. Пока варилась вся эта каша, его подмывало рассказать о соме отцу. Тот вряд ли бы что придумал, он и сызмалу «не рыбалил». Но держать про себя тайну было очень тяжело, под языком так и щекотало, так и дергалось… А отец-то был уверен, что они с Володей лазили за помидорами. И вообще, отец себя вел как-то странно. Эта отсидка на чердаке по его приказанию. А вчерашнее? Оно представилось Рыжику опять столь живописно, что он закатился в смехе. «Как Милюк отца вчера-то… ох-ха-ха-ха… Прямо за зад… о-хо-хо… И ногой ка-ак поддаст… хи-хи-хи-хи… — Толик даже слезы вытер кулаком. — Умора!»

Он прерывисто вздохнул. А вдруг он глянет сегодня отцу в глаза и заржехает? Ну уж нет!..

Так он оказался на реке. Чуть позже выяснилось: отправился он сюда не зря. Сначала хотел просто время потянуть до встречи с отцом. А потом…

Было на реке — как всегда в эту пору. Вода зеркально-гладкая, легкий туманчик быстро скользил по ней и, натыкаясь на берег, мгновенно таял среди прибрежной травы, мокрой от росы. Синие лепестки цикория, собранные в щепотку, спали еще. Стрекозы тоже ждали своей минуты на концах осоки. Но мошкара уже толпилась кое-где, и ласточки с резким писком вдруг атаковали остров из поднебесья, скользнув мгновенным отражением в реке. А у густерок жизнь кипела вовсю. Да и спят ли рыбы вообще? Рыжик отломил кусочек дерна, бросил в воду. Тут же вокруг него образовалось кольцо из густеры, бока рыбок так и заискрились сквозь тусклую воду. Дерн тонул, и рыбки погружались за ним, пропали из виду, но вскоре разом всплыли, проводив дерн до дна, засновали в поисках остатков.

Живая вода, какое это чудо! Сидеть бы и смотреть на нее хоть день, хоть целую жизнь. Плавно скользит она в берегах, по движущейся воде величаво скользит отражение тоже движущегося неба, и в голове вдруг тоже что-то поплывет — образы какие-то, несформулированные очень важные мысли, смутные догадки о прошедшем, грезы будущего и еще что-то потаенное, совершенно неуловимое, как последние призрачные волокна тумана, сдуваемые с речной поверхности усиливающимся движением воздуха. Все это идет, волна за волной, неуловимой чередой, как цветные тени на воде, не только в голове, но во всем теле, в таких сферах его, до которых пока еще никакие врачи не добрались. А говорят, природа бездушна. Еще как душевна! Лишь отыщи то место на земле, где она соизволит милостиво чуть-чуть приоткрыться тебе, замри тут — и смотри, и слушай себя.

Рыжик сел под кустом, скукожился, экономя тепло, мелкая дрожь пробирала его. Солнце вставало над горой. Городское стадо поднималось навстречу солнцу пологими тропками, пробитыми в теле горы десятками коровьих поколений. Отсюда было оно как стадо букашек, как пригоршня еле движущихся пятнышек неопределенного цвета, высыпанных на буро-зеленое тело горы. За спиной Рыжика на тополях гвалдели грачи. Там, в их вышине, вовсю уже сияло солнце. Вдруг его теплый луч достиг и берега. Сначала это был просто свет, упавший на лицо Рыжика, но в следующее мгновенье свет стал теплом, погладил его взъерошенные выгоревшие волосы и принялся за главное свое занятие на Земле — греть всех, кто под него попал: Рыжика, кустик цикория на берегу, воду, ланцет осоки со стрекозой… Стрекоза отогрелась быстрее всех. Вот дрогнули ее слюдяные крылышки, она поползла еще выше, на самый заостренный верх осоки, рванулась в воздух, неподвижно повисла над своим отражением, обтекаемым водой, метнулась вправо, снова повисла…

И тут Опреснокова-младшего будто подбросило. Он встал на цыпочки, вытянув шею, приоткрыв рот, даже дышать перестал: там, где омуток возле острова и где река разбивается на две протоки — основную и глухую, — возник водоворот, что-то огромное всплыло из глубины, вспороло гладкую поверхность, большие волны покатились по реке. Сом пошел!

Еще раз рыбина вспорола воду ближе к берегу. И еще раз — ниже по течению. Здесь неглубоко. Ход сома и без плесков виден: там сигали фонтанчиками мелкие рыбешки, покрупнее мчались вовсе плавники, выпрыгивая из воды торпедками, к спасительной отмели. Дальше было опять глубже. Однако и там фонтанировали из воды, отмечая ход сома, рыбешки — все дальше, дальше… Сом уходил к мосту.

Рыжик быстро сделал несколько глотков, зачерпнув из реки теплую воду ладошкой, помчался на мост. Он думал: под мостом глубина, внизу остатки прежних свай, деревянные ледорезы, может, сом тут и останется?

Но сом прошел дальше. Это было видно по только что спокойно пасшейся под мостом стайке голавлей, которые вдруг забеспокоились, метнулись врассыпную, а потом помчались дружно к мелководью.

Все было кончено. Река длинная, омутов и ям много. Поди отыщи его теперь!.. Рыжик перевалился через перила, плюнул. Слюна звучно шлепнулась о воду, вокруг нее как ни в чем не бывало зашныряли густерки. И Рыжик вдруг заплакал. Ну, поди ж ты, что за существо, человек? Не приобрел, а уже за потерю считает и плачет…