Ловчие удачи - [92]

Едва эльф успел обосноваться, как вскоре его начал бить жестокий кашель. Сначала незаметно подкравшийся к горлу, а потом вцепившийся в грудь, словно кузнечными клещами, не отпуская беднягу ни днем ни ночью.

В комнатушке, где он устроился, было холодно, и сильваниец спасался только горячим чаем, который пил дни напролет, усевшись на стул возле окна и закутавшись в плащ.

Вечером он зажигал свечу и смотрел на пляску пламени, продолжая сидеть у окна. Чувства притупились, красные от бессонных ночей глаза постоянно щурились.

Кеарх забывался воспоминаниями и почти ничего не ел. Вскоре и сил на страх не осталось. Болезнь пробегала бредом в сознании, и ему грезилось, что Карнаж умер, сам бросился на кинжал, повесился на суку у тракта… А еще у него были сладостные грезы, как красноволосого убивает тот самый ларониец, что проник в комнату, едва Шрам испустил дух.

Иногда, когда болезнь отпускала, и сильваниец с лежанки снова перебирался на свой стул у окна, он держал в руках бесценные книги Морвириари. С наслаждением шелестел листами, на которых каллиграфический ларонийский почерк вывел частично ключ к шифру. Он обожал каждую из этих закорючек в отдельности и все их вместе.

Его ни за что не найдут в этом городе, а если и найдут, то сильванийские стилеты всегда были наготове. Теперь он богат, и только руку протяни — все будет. Почет, богатство, хороший дом в Сильвании.

Разве можно все это украсть там, в Швигебурге? Даже имя этого города на феларских вездесущих картах с их манерой называть все так, как угодно людям, означало «Молчаливая Крепость». И не трудно было догадаться почему, так как первое, что интересует путешественников из «ловчих удачи», не знающих еще законов чужой страны, это узилища и плахи наподобие Башни Умолкших Криков, а не история древнего как мир потухшего вулкана.

Наставники Кеарха всегда говорили о том, что сорвать большой куш — редкая удача. Что ж, сами они, исходя из принципа «воруй, но в меру», так ничего себе и не насидели за все эти годы. А ему, вот, свезло. Однако риск…

По ночам, когда у организма находились силы, сильванийца посещали беспокойные видения: дверь открывается и входит Карнаж… Искаженное лицо прирожденного убийцы, губы кривит почти оскал, а не улыбка, красные волосы встопорщены как у демона. Проклятое раздвоенное лезвие кинжала тянется к горлу…

Эльф с криком вскакивал посреди ночи или просто распахивал испуганные глаза и смотрел в остолбенении на дверь. Иногда вплоть до самого утра.

Однажды, когда полукровка вместе с печным дымом влез в крохотное оконце и снова набросился на спящего эльфа, Кеарх проснулся с таким реальным ощущением кинжала в груди, как тогда вогнанного Шраму по самую рукоять, что фонтан сил просто захлестнул его. Он даже вышел из своей комнаты и велел заколотить наглухо окно, оставляя небольшие щели для обзора. Потом, собрал всех шатавшихся без дела подростков, и что-то говорил им про свою гильдию в Швигебурге. Что, мол, всех их примут, если они отберут кинжал у одного приезжего, который шатается где-то в городе, а узнать его не так сложно по волосам и куртке с перьями феникса вшитыми на спине.

Кеарх боялся этого кинжала пуще самого «ловца удачи». Он наивно рассчитывал на то, что подростки смогут изыскать способ убить преследователя, чье присутствие сильваниец ощущал и необычно и, с другой стороны, заурядно — у него горел и полыхал шрам оставленный Vlos'Velve на лице. Пусть покойный чернокнижник и неплохо потрудился, срастив рваные края раны в широкую белую полосу через всю физиономию, но проклятие оружия давало о себе знать.

Болезнь и рана плясали в сознании эльфа дикие танцы, обманывая логику и начисто стирая чувство времени. И он продолжал опасаться всего и сомневаться во всем. Хотя сильваниец уже знал, где и как продать книги, кто поручитель и кто заказчик. Все было выведано его юными подручными, для которых в серой повседневности это стало смыслом жизни. Они, ничуть ни меньшей наивности, чем сам Кеарх, вырисовывали картины того, как их примут в гильдию воров по поручительству эльфа. Ведь те медяки, что он платил им, весело звенели в карманах и казались вернее любых обещаний.

Гордость. Сильванийская характерная черта, доводимая до абсурда правителями страны в столице Ротвальде… Именно из-за нее Кеарх покинул родной край. Он гордо шагал тогда, сам, своей дорогой. Ветер дул в лицо и развевал длинные волосы, хлопая складками дорогого плаща. Он шел из дома навстречу дороге, свободе и приключениям. А теперь вдруг, через столько лет, впервые написал письмо родным в Сильванию в минуту глубокого отчаяния, когда почувствовал себя вдруг совсем одним и больным, и не нужным никому, кроме врагов. Здесь, в темной комнатушке подле свечи, в несколько заходов, писал то гневно, то жалостливо. То просил прощения, то обвинял, то умолял, то угрожал.

Неизвестно каким чудом письмо дошло, но в чьи руки? Знал бы Кеарх, что горькие строки читал его брат, которого он ненавидел больше всего на свете. Что брат уже не тот подросток, который отбирал внимание и тепло родителей. Избалованный высокородный придворный, он в миг переменился, схоронив отца, мать и обожаемую обоими братьями сестру. Что он искал последнего родича по крови оставшегося ему в этом мире. И как он радовался, до слез, получив эту весточку, адресованную пусть не лично ему, но… Некому больше было прочитать.