Лоуни - [87]

— Бедная Джоан, — сказала одна из уборщиц. — Найти его вот так.

Мать кивала, выражая максимум сочувствия, которое она могла изобразить, но я-то знал, что ее выводило из себя внимание, которым была осыпана мисс Банс. И с чего это? Глупая девчонка совсем сломалась.

Мисс Банс пришла, как обычно, к завтраку, и, обеспокоенная тем, что отца Уилфрида нигде в доме не было видно, да и постель не смятая, она пошла искать священника в церковь. Девушка посмотрела в ризнице, потом в сакристии и, когда она направилась к книжным шкафам у главного входа, предполагая, что недавно появившаяся у отца Уилфрида страсть приводить все в порядок и составлять описи задержала его там, наткнулась на несчастного почти случайно у подножия лестницы, ведущей на колокольню. Голова священника была разбита, а в нескольких футах от вытянутой руки погибшего лежала старая шпага.

* * *

Это было простое дело. Смерть от несчастного случая, как сразу все и подумали. Пожилой священник оступился и упал. Шпага? Он пытался защититься от взломщика? Но нет никакого доказательства, что в здании кто-то был. Церковь была заперта изнутри. Но был еще колокол, который, как люди слышали, звонил примерно в полночь. Это было, разумеется, странно, но оснований приписать этому факту какое-то особое значение не было. Колокола часто звонят в церквах. Шпага и колокол ничего не доказывали и не были приняты во внимание.

Похороны прошли в тот день, когда начал таять снег. Прихожане обрядились в черное и ждали под деревьями Большого Северного кладбища, чтобы потом вернуться в социальный центр на поминки.

Никто не оставался слишком долго. Мисс Банс не могла есть. Мистер и миссис Маккаллоу сидели рядом с картонной колыбелькой, склеенной учениками воскресной школы, и, проглотив очередную порцию мясного пирога, бросали на Генри гневные взгляды, как будто подозревали, что во всем этом была какая-то доля его вины. А Белдербоссы были совершенно измучены бесконечными соболезнованиями, высказываемыми прочими прихожанами, явившимися отдать дань уважения усопшему. Эти люди не были так убиты горем, но нервничали и недоумевали, поскольку последствия произошедшего, как круги по воде, должны были докатиться и до них. Что теперь будет с Сент-Джуд?

Люди пожимали руки мистеру Белдербоссу и целовали в щеку миссис Белдербосс, затем отходили, садились целыми группами за стол прямо в верхней одежде и быстро поедали сэндвичи, оставляя напитки выдыхаться.

Наконец остались только Мать, Родитель и я и, не зная, что еще мы можем сделать, начали убирать со стола тарелки с несъеденными сэндвичами и недопитые бутылки пива. Когда столы были убраны, Мать набросила полотенце для посуды на кран раковины на кухне, Родитель выключил свет, и мы вышли на улицу в снежную слякоть. Жизнь отца Уилфрида нелепо закончилась.

* * *

В то время как епископ подыскивал замену отцу Уилфриду, в Сент-Джуд на несколько недель прибыл старый священник. Он только выполнял свои обязанности и был ничем не примечателен. Я даже не помню его имени. То ли Майкл, то ли Малькольм. Что-то в этом роде.

У него не было других обязанностей, кроме как проводить мессы и исповедовать прихожан, и, возможно, именно из-за этого ощущения собственной незначительности он воспринял довольно буквально свою роль и посылал нас, алтарных прислужников, пропалывать клумбы в саду возле дома священника или подновлять краску на стенах в ризнице.

Однажды после воскресной мессы этот священник отправил меня на колокольню проверить, что голуби не свили там гнезда. У него было много хлопот с голубями, гнездившимися на колокольне церкви в Грейвсенде, сказал он. Их помет черт знает что делает со штукатуркой в этих старых зданиях. Если голубиные гнезда найдутся, он проинструктирует звонарей, чтобы били в восемь колоколов. Только восемь колоколов способны спугнуть голубей. Он был вполне чокнутым.

Лестницу на колокольню укрепили. Перила заменили, в потолок вкрутили новую лампочку. Поверх покоробившихся половиц постелили тяжелый ковер — до прихода плотника.

Никаких голубиных гнезд я, конечно, не обнаружил. Было совершенно тихо. Колокола неподвижно висели на рамах. Я подошел к маленькому закопченному окошку, прорубленному с южной стороны с целью впустить внутрь немного света. Был февраль. Снег смыло дождем, и окрестные улицы были покрыты скользким ледяным налетом. Было воскресенье, на дорогах встречалось мало машин. Время от времени случайный автомобиль проезжал по улице с зажженными фарами, но и только. От церкви расходились улицы, кругом были малоэтажные жилые постройки, участки зелени, а еще дальше высились серые монолиты зданий деловых кварталов города. Внезапная мысль поразила меня: где-то там я и проведу свою дальнейшую жизнь.

Я уже собирался спускаться, когда заметил в углу груду чего-то цветного. Это было облачение отца Уилфрида.

В фиолетовом он ходил в Великий пост, в красном — в Пятидесятницу, в зеленом — по будням, а в белом он появился в последний раз на Рождество. Полиция не заметила одежды. Они выглядели кучей тряпок, которые принято оставлять догнивать на колокольнях — по сути, обыкновенных чердаках с музыкой. Но рясы вовсе не были свалены в кучу. Они были аккуратно сложены, складки тщательно расправлены. Поверх лежало распятие вместе с Библией отца Уилфрида и его белым воротничком. А рядом лежал его дневник.