Лотос - [7]

– Он приехал с тобой в Москву? – спросила мама после долгой паузы. – Ты познакомишь меня с ним, раз уж все настолько серьезно? Граф, господи. Бедная моя девочка. Наверное, он старый, седой и пресыщенный, да? Эдакий Калиостро? Помнишь, его еще играл Нодар Мгалоблишвили, такой импозантный мужчина с очень грустными глазами. Впрочем, откуда тебе помнить, ты тогда, по-моему, еще даже не родилась. Господи, какая я уже старая.

– Мамочка, что за глупости! Все вовсе не так плохо, и он совсем не старый, и уж тем более ты. А с моим… графом… Если уж на то пошло, вы знакомы, мам, – тихо ответила я, и мамин взгляд изменился, она посмотрела на меня со смутным подозрением.

– Кто он, Даша? Говори уже, наконец!

– Ты не поняла? Ты все еще не поняла, мама? Это Андре Робен, твой знаменитый доктор, и да, он здесь, в Москве. Он приехал, потому что не хотел отпускать меня одну. Андре – мой граф Де Моро, он – человек, оставляющий следы на моих руках, и я сошла с ума, раз позволяю ему это. Ты во всем права, мама, но и то правда, что я люблю его и что выхожу за него замуж.

– Ты выходишь замуж за Андре Робена? – спросила мама, не веря своим ушам. Еще бы, ее можно понять.

* * *

Я ушла через некоторое время после того, как мама уснула. Когда она спала, я все сидела рядом с ней, держала ее за руку и уговаривала себя не устраивать спектакль – мне хотелось снова ее растолкать, разбудить, спросить о чем-нибудь, о чем угодно. Я боялась, что заснув, она опять не проснется черт знает сколько времени, снова ускользнет, и я ее потеряю. У меня во всем белом свете не было никого, кроме нее. Забавно, что никогда еще в своей жизни я не чувствовала себя так одиноко, как сейчас, когда любила, была любима, выходила замуж. Эта новая жизнь – она была, как новое платье, что висит на плечиках в примерочной. Оно смотрится роскошно, но я понятия не имею, как буду выглядеть в нем. Даже не знаю, подойдет ли размер. Мое же привычное платье стало больше похоже на лохмотья.

Я доехала до дома по проездному, который купила еще утром, когда направлялась к Сережиным родителям. Все эти месяцы меня настолько не касались вопросы денег или хлеба насущного, что я забыла, как на них отвечать. Я прожила остаток лета и начало осени, как птичка, перелетающая с одной жердочки на другую, а между тем оказалось – у меня ничего нет, не осталось. Я приехала к разоренному дому, запыленному, заваленному бумагами, к долгам по квартплате и отключенным Интернетом. С моей основной работы, где я переводила тексты и готовила документы на французском, меня уволили. Я никак не могла винить своих работодателей: они звонили мне, узнавали, что со мной сталось и почему я не сдаю в срок никаких бумаг. Они предлагали мне оформить отпуск за свой счет, но я прочитала это письмо только в самолете – я забывала проверять свою почту.

Мое поведение напоминало приступ алкоголика в запое, я забыла обо всем и выпустила все из рук. Любовь и сумасшествие, зависимость – оказывается, так близки друг другу, как кровные сестры.

Денег почти не было, только какая-то мелочь в евро, а рублей – кот наплакал, осталось только то, что было при мне, когда мы с мамой садились в самолет до Парижа. Как, кажется, давно это было! Я пересчитала мои жалкие остатки и зашла по дороге к дому в булочную. Жизнь без денег не пугала меня, я знала, что стоит мне собраться, стоит мне снова стать самой собой, как я найду способ прокормить одну непритязательную особу. Я купила батон белого хлеба, в соседнем отделе разжилась кефиром – проблема с ужином отпала. Андре говорил, что мы пойдем ужинать к его отцу, но я не думала, что это случится сегодня. Сегодня мы находились в состоянии войны, и впереди было главное, генеральное сражение.

Я уселась на лавочку на детской площадке напротив своего дома и распечатала пол-литровый пакет с кефиром. Батон я ломала и ела прямо так, руками. В моих окнах не было света, и это одновременно огорчило меня и заставило почувствовать себя ослепительно одинокой, как звезда, висящая в космическом вакууме. Еще бы! Андре сказал, что не станет меня ждать в квартире, естественно, он уехал. Чего я ждала? Он не звонил мне, не позвонил за целый день ни разу, и я тоже держалась из последних сил. Пока я была занята чем-то, было легче. Теперь стало невыносимо.

Я завинтила пакет с кефиром, запихнула в пакет оставшийся хлеб и поднялась с лавочки. Вечером на улицах было прохладно, ветер задувал под куртку – никакого бабьего лета, нормальная московская осень. Прошмыгнув в подъезд, я поднялась к себе. В сумраке собственной пустой квартиры я слышала, как бьется мое сердце. Что, если он не вернется? Что, если он передумал, и всем моим переживанием и сомнениям суждено перейти на качественно другой уровень – сожалений о прошлом? Я закрыла глаза и попыталась представить себе свою жизнь без Андре. Там, в Париже, сделать это было почти невозможно, он был там во всем: в музыке, летящей из летних кафе, в запахах, в воздухе, в звяканье велосипедов.

Здесь же, в пустоте моей квартиры, ничто не напоминало о нем. Спертый воздух рассеялся, было даже холодно – наверное, кухонная форточка осталась открытой. Откуда-то из-за стены глухо доносились равномерные ухающие звуки – кто-то слушал музыку. Я прошла в комнату, не раздеваясь, прислушалась – «Рамштайн». Только рокеров мне не хватало. За соседней стеной квартира сдавалась внаем, и хуже рокеров могли быть только алкаши-наркоманы. Впрочем, кто сказал, что рокеры не могут быть наркоманами? Хотя, с другой стороны, откуда тогда у них такие деньги, чтобы платить за квартиру в Москве? У нас тут любая коробка с тараканами стоит бешеных денег. Я подумала, что тоже могла бы сдавать свою квартиру в аренду, а сама жила бы в какой-нибудь теплой, полной цветов и ядовитых змей Камбодже. Далеко-далеко отсюда. Так далеко, что даже мысль об Андре не дошла туда.