Лощина - [56]

, который был так ужасающе груб ко мне. Через три дня его переехал трамвай.

Она открыла стеклянную дверь на террасу и вышла в сад. Сэр Генри сидел неподвижно, наблюдая за тем, как высокая, стройная фигура удаляется вниз по тропинке. Он казался старым и усталым, а лицо выглядело как у человека, живущего в постоянном страхе.

На кухне заплаканная Дорис Эммотт совсем поникла под строгими упреками мистера Гаджена. Миссис Медуэй и мисс Симмонс исполняли роль хора[66] в греческой трагедии.

– Забегать вперед и делать скоропалительные заключения – так может поступать только неопытная девушка.

– Абсолютно верно, – поддержала миссис Медуэй.

– Если вы увидели меня с пистолетом в руке, правильно было подойти и сказать: «Мистер Гаджен, не будете ли вы так добры дать мне объяснение».

– Или вы могли бы подойти ко мне, – вставила миссис Медуэй. – Я всегда охотно готова объяснить молодой девушке, не знающей жизни, как ей следует поступить.

– Чего вы не должны были делать, – строго продолжал Гаджен, – так это идти и болтать об этом полицейскому… к тому же всего лишь сержанту! Никогда не следует связываться с полицией, если этого можно избежать.

– Достаточно неприятно, когда полицейские в доме.

– Ужасно неприятно, – прошептала мисс Симмонс. – Ничего подобного не случалось со мной раньше.

– Мы все знаем ее сиятельство, – продолжал Гаджен. – Я спокойно ко всему отношусь, что бы ее сиятельство ни сделала… Но полиция не знает ее сиятельства, как ее знаем мы, и не годится, чтобы ее сиятельство беспокоили глупыми вопросами и подозрениями только потому, что она разгуливает с огнестрельным оружием. Это на нее похоже, но у полицейских на уме только убийства и прочие подобные вещи. Ее сиятельство просто очень рассеянная леди, которая и мухи не обидит, хотя нельзя отрицать, что она оставляет вещи в самых необычных местах. Я никогда не забуду, – с чувством добавил Гаджен, – как она принесла живого омара[67] и положила его в холле на поднос для визитных карточек… Я думал, у меня начались галлюцинации!

– Это, должно быть, случилось до меня, – с любопытством заметила Симмонс.

Миссис Медуэй прервала эти откровения, указав взглядом на провинившуюся Доррис.

– Как-нибудь в другой раз, – сказала она. – Так вот, Доррис, мы хотим тебе добра. Связываться с полицией – это дурной тон. Помни об этом! Теперь можешь продолжать заниматься овощами и будь повнимательнее, чем вчера со стручковой фасолью.

Доррис шмыгнула носом.

– Да, миссис Медуэй, – сказала она и, шаркая ногами, пошла к раковине.

– Боюсь, сегодня у меня не получатся пирожные, тут нужна легкая рука, – пророчески произнесла миссис Медуэй. – А завтра это ужасное слушание в суде. Как вспомню, мне всякий раз делается не по себе. Подумать только, чтобы такое – случилось с нами!

Глава 22

Задвижка на калитке щелкнула, Пуаро выглянул в окно и, увидев визитера, очень удивился. Что могло привести к нему Веронику Крэй?

Она вошла, благоухая восхитительными духами, которые Пуаро тут же узнал. На Веронике, как и на Генриетте, был твидовый костюм и уличные туфли, но на этом их сходство заканчивалось.

– Мосье Пуаро. – Тон был мягкий и слегка взволнованный. – Я только сейчас обнаружила, кто мой сосед. Мне всегда хотелось познакомиться с вами.

Пуаро склонился над ее протянутыми руками.

– Я в восторге, мадам.

Вероника приняла эти знаки внимания с милостивой улыбкой, но от чая, кофе или коктейля отказалась.

– Нет-нет. Я пришла только поговорить с вами. Серьезно поговорить. Я обеспокоена.

– Вы обеспокоены? Мне очень жаль.

Вероника со вздохом опустилась на стул.

– По поводу смерти Джона Кристоу. Завтра предварительное слушание. Вы знаете об этом?

– Разумеется.

– Все это так невероятно… – Она внезапно замолчала. – Едва ли кто мне поверит. Но вы, я думаю, сможете поверить, потому что знаете кое-что о человеческой природе.

– Да, немного знаю, – согласился Пуаро.

– Ко мне приходил инспектор Грэйндж. Он вбил себе в голову, будто я ссорилась с Джоном, что отчасти верно, но совсем не так, как он думает… Я сказала ему, что не видела Джона пятнадцать лет, и он мне просто-напросто не поверил. Но это правда, мосье Пуаро.

– Если это правда, ее легко доказать. Зачем же беспокоиться?

На его улыбку Вероника ответила самой дружеской улыбкой.

– Дело в том, что я просто не решилась рассказать инспектору, что случилось на самом деле в субботу вечером. Это было настолько невероятно, что инспектор, конечно, не поверил бы, но я чувствовала, что должна кому-нибудь рассказать. Поэтому я пришла к вам.

– Я чрезвычайно польщен, мадам, – тихо произнес Пуаро.

Любезность Пуаро, как он успел заметить, она приняла как должное. «Эта женщина, – подумал он, – чрезвычайно уверена в производимом ею впечатлении. Настолько уверена, что может, пожалуй, иногда допустить ошибку».

– Пятнадцать лет назад мы с Джоном были помолвлены. Он был очень влюблен в меня… настолько, что иногда это даже пугало. Он хотел, чтобы я оставила сцену, отказалась от привычного образа жизни. Он был так деспотичен и одержим, что мне стало ясно – я этого не вынесу. И я разорвала помолвку. Боюсь, он принял все слишком близко к сердцу.