Лошадь на крыше - [59]

— Плесень! — заорал он с прохода. — Ты где там прячешься?

Я вышла в прихожую с маленьким Илюшей на руках.

— Илья! Ты что так… — Я увидела, что он совершенно грязный. Роскошное черное пальто было вымазано чем-то светлым и очень неприятным…

— Что?! Ты еще спрашиваешь? Ты, белковая плесень! Что ты стоишь, смотришь? Да я повешусь с тобой! Понимаешь? Повешусь! Вот так! — Он передавил себе горло рукой и захрипел, показывая, как он будет вешаться.

Стенки вокруг него, вероятно, закачались, и он, растерянно озираясь, стал хвататься за них руками, пока наконец не упал лицом на телефонный столик. Как это часто бывает с пьяными, лицо у него совершенно не пострадало, а новый многофункциональный телефон при этом разбился вдребезги. Услышав крик, малыш снова начал плакать. Коркин, не глядя, нашарил рядом с собой беспроводную трубку и кинул ею в меня. Я успела увернуться. И щелкнуть мышкой. Картинка застыла.

— Фу-у… — Я перевела дух и сняла очки. — Левка… Ужас какой… Зачем ты это сделал?

— А что там было? — с любопытством спросил Левка.

— Как? Ты что, не видел? Экран-то один. Вот, перед тобой висит…

— Экран-то один… — засмеялся Левка. — Ладно, смотри дальше.

Я навела курсор на следующую фотографию. Теперь я уже точно видела, что они совсем разные… Почему же вначале изображения показались мне похожими? Или они не сразу стали разными? Ну конечно, вот этой вообще не было… Я тоже стою вполоборота, как на первой, но смотрю вовсе не в окно, а на море. Я быстро щелкнула по ней мышью.

Ваня закричал мне из моря:

— Мам, сколько можно там стоять? Ты обещала сплавать со мной за буйки!

— Сейчас, Ванюша… — Я потрогала воду ногой. Как он сидит в такой холодине, ни за что не зайду…

— Боишься? — Кто-то подошел сзади и обнял меня за плечи. Я ощутила знакомый запах старинного одеколона «Фаренгейт» и обернулась. Это же Кирилл Сергеевич, мой муж… Куда-то подевался его живот, но залысины стали больше, хотя при загорелой коже они не так ужасно смотрятся… Ему вообще идет загар. И, пожалуй, непривычно короткая стрижка тоже. — Хочешь, я на руках тебя занесу?

— Не надо, — ответила я и, освободившись от его рук, стала входить в воду. Кошмар, как холодно, никогда не войду, больше не сделаю ни шагу мне просто плохо от такой ледяной воды… Как же все эти люди плавают и смеются?

— Вот и умничка. — Кирилл Сергеевич вошел в воду за мной и опять попытался обнять меня, теперь уже за талию. Что же ему так хочется прилюдно меня хватать… Не забыть сказать ему, что душиться так сильно в жару не надо, что неприлично на море пахнуть огурцом — это офисный, служебный запах, так пахнут клерки в банках, с серо-зелеными от искусственного воздуха и освещения лицами, а не загорелые мужья на прекрасном Эгейском море…

Я нащупала мышь и щелкнула по ней, опять сняла очки.

— Левка, ну, а что-нибудь приятное-то будет? Уже понятно, что и так плохо, и так плохо…

— Вот ты мне потом и расскажешь, было ли что приятное, — усмехнулся Левка. — Смотри дальше, ты же пока только два варианта попробовала. Как ты отвечала, так и получилось… Там все хитро получается…

Я со вздохом вновь надела очки. Так, ну и что же мне выбрать? Посмотрю еще один и хватит. Одно расстройство… Еще мне Кирилла Сергеевича в мужья не хватало… Я щелкнула по фотографии, где я стояла совершенно одна у какой-то стены и, похоже, улыбалась. В руках у меня не было ни детей, ни кошек, и моря тоже не было видно. Когда я рассмотрела, что я не улыбаюсь, а как-то странно кривлю губы — кусаю их, что ли… — было уже поздно.

— Готово! Налево теперь! Налево, а не направо, тебе сказано! — Дядька в мешковатой одежде грубо заорал на меня, а я послушно повернулась к другой стене. — Снято! Ну, просто красотка! Приходи еще!

Я кивнула, а он заржал.

— Понравилось, да? Э-эх, дали бы мне тебя на пару часиков, тебе бы еще не так понравилось… — Он обернулся на конвой и с сожалением сказал: — Все, свободна.:.

Я вздрогнула, услышав это слово… Да, я действительно свободна — от всего и от всех. От сластолюбца и предателя Коркина, от хамоватого Вани, от каждодневной суеты, от своих сомнений, скачущих по кругу… Я свободна в замкнутом пространстве тюрьмы и сознания совершенного. Я убила Илюшу Коркина и таким образом наконец избавилась от него. От всех его неизбежных и жалких предательств, от своих унижений, от дурацких и убогих надежд — на счастье с этим человеком.

Пусть у меня не получилось сделать все так, как я хотела, и следователь, подслеповатый толстый мужик с одышкой и гнилыми передними зубами, как-то меня вычислил. Ему так этого хотелось, он так долго сопел, задавая бесконечное количество раз похожие вопросы… И все-таки свел концы с концами. Жаль, конечно. Но я сделала то, что хотела. Это было мое решение, и я его выполнила.

В какой-то момент я поняла — Илюша испортил мне всю жизнь. Я стала грубая, нетерпимая, я не верю больше ни во что. Меня раздражают мужчины, все без исключения, потому что в каждом я вижу Коркина с его позорными болезнями и унизительной манерой обходиться в любви без слов вообще, при случае молча расстегивая штаны и призывая меня жестами к исполнению своих желаний, с годами становящихся все более и более странными… Меня раздражают также все женщины, потому что мне кажется, что ни одна из них не соглашается на то, на что столько лет шла я… Вероятно, по глупости, по слабости характера, по привычке подчиняться — очень избирательно… Хотя Илюша Коркин имел обыкновение становиться неизбежностью, с упорством бетонной стенки вставая на моем пути время от времени… Вот я и подправила свою жизнь, как смогла…