Лошадь. Биография нашего благородного спутника - [100]

Затем мы посетили его третьего коня, находившегося в стороне от остальных, вдали от света рампы. Он был предоставлен самому себе.

«А вот и мой “аутичный” конь», – с улыбкой сказал он мне. Я спросила, что он хочет этим сказать, и услышала в ответ: «Когда мы уезжаем отсюда на выступления, он пытается спрятаться и для этого засовывает голову под мою куртку. Он не любит незнакомцев и неожиданности и может очень расстроиться». – «Зачем же он вам тогда нужен?» – спросила я. Раднеттер удивился: «Как зачем? Это мой конь».

10 Возвращение в дикую природу

Только ветер будет ездить на тебе отныне.

БАГИ[195]

Чем мы обязаны этим лошадям, прошедшим рядом с нами сквозь время, носившим нас по равнинам Северной Америки и по степям Азии, тянувшим наши плуги и сохи, помогавшим нам найти пропитание и даровавшим глубокое эстетическое наслаждение? По мере того как растет численность людей на земном шаре, планета как бы становится меньше. Теперь, когда лошадиная сила больше не нужна нам, как найти лошадям место в нашей жизни? Каким оно будет? И как отплатить лошадям за все, что они дали нам?

Чтобы больше узнать о будущем лошадей, я отправилась в Монголию, где им по-прежнему принадлежит верховная власть.

Большинство знакомых мне лошадников глубоко привязаны к своим животным вне зависимости от стиля и степени владения искусством верховой езды. Первым велел мне быть доброй к коню седовласый ковбой, проводивший в седле столько времени, что ему приходилось носить грыжевой бандаж. «Будь с ним добра, – сказал он мне, заседлывая коня и глядя вверх на крутые утесы Скалистых гор, по которым нам предстояло ездить. – Он намеревается сохранить твою жизнь. Он твой друг. И он тебе понадобится там, наверху». Подчас забота эта достигает подлинно героического уровня.

Задолго до того, как я начала подумывать о написании этой книги, мне довелось услышать о выпуске на волю лошадей Пржевальского (см. илл. 16 на вклейке), и я была глубоко тронута многолетней преданностью немногих добровольцев, добившихся в конечном счете успеха, в том числе инициаторов этого предприятия – голландцев Инге и Яна Боуманов. Несколько лет назад я оказалась в Амстердаме на научной конференции, и, воспользовавшись возможностью, пригласила Инге на ланч в Роттердаме, недалеко от ее загородного дома.

Мы встретились в кафе – совершенно современной ресторации XXI века в совершенно современном городе, почти полностью построенном заново после жутких разрушений Второй мировой войны. В Соединенных Штатах эта война уже перешла в разряд древней истории, однако среди европейцев находится немало людей, которые в свои юные годы пережили этот кошмар. В Европе люди до сих пор говорят о мучительном пламени того пожара так, как если бы он случился вчера. Город перестроить можно, но изгладить воспоминания нельзя.

Ко времени нашего с Инге ланча я уже успела привыкнуть к этому, однако все же оказалась неготовой к той повести, которую она мне рассказала. Оказывается, причина, побудившая Инге и ее мужа Яна заняться восстановлением популяции диких лошадей, во многом связана со страшными переживаниями, перенесенными ими во время войны. В конце 1930-х годов родители Инге работали в Малайзии на голландскую компанию. Когда началась война, семья была интернирована в японском тюремном лагере. Значительная часть детства Инге прошла за колючей проволокой. После войны она вернулась в Нидерланды, но никогда не чувствовала себя там дома. Родной для нее стала культура людей, выживших в тюремном лагере, а не культура своего народа. Дети всех национальностей мира были ей друзьями в заключении. Став взрослой, она занялась детской психологией, посвятив себя уходу за забитыми и забытыми ребятами.

Ян, рассказала мне Инге, был сыном состоятельного бизнесмена, и его предвоенное детство прошло в Нидерландах под деспотической властью несчастной мачехи. Случалось, что он спасался от ее гнева, ночуя в конюшне. Пони был ему другом и утешителем. Его общество позволяло мальчику чувствовать себя не таким одиноким и испуганным. И потому пони занимал особое место в его сердце на протяжении всей последующей жизни.

К началу 1940-х Ян Боуман, как в свое время и его отец, стал бизнесменом. Когда нацисты заняли Амстердам, он на себе испытал нищету и страх, выпавшие на долю горожан. Все время оккупации он заботился о своих наемных работниках и их семьях.

Но перейдем дальше, ко времени после войны, когда его искренняя привязанность к пони и привычка заботиться и защищать слились воедино. Большинство зоопарков Европы были тогда разрушены. Животные умирали от голода в своих клетках и вольерах, или, оказавшись на воле, самостоятельно добывали пропитание в разрушенных бомбежкой городах, или шли на прокорм голодным людям. Число обитателей зоопарков резко сократилось. Среди почти истребленных видов оказались лошади Пржевальского, которых монголы называют тахи.

Тахи – лошадь странная, коренастая, коротконогая, наделенная непропорционально большой головой, огромной челюстью и щетинистой, как у зебры, гривой. Более жалкого хвоста, чем у тахи, я не видала. Во Франции многие гиды утверждают, что тахи похожи на тех лошадей, которых в эпоху плейстоцена рисовали на стенах пещер, однако доказательств того, что эти лошади действительно жили в то время в Европе, не существует. Тахи были «открыты» в Азии европейцами в конце XIX века (монголы, конечно, всегда знали о них), и зоопарки Европы живо заинтересовались этими животными. Лошадок сотнями отправляли в Европу, и многие из них умирали, не выдерживая тяжести путешествия на запад. Многие из числа выживших так и не смогли приспособиться к тесным загонам зоопарков. A количество тех лошадей, которые все-таки приспособились, изрядно проредила Вторая мировая война. К 1960-м годам в живых оставалось совсем немного тахи, причем к размножению были способны всего девять животных. Следствием этой крайней ограниченности генного пула стала невысокая скорость воспроизводства популяции.