Лось на диване, верветка на печи - [8]
«Двухметровая крокодилица Гена живет в деревне Староселье Новоржевского района. Она слушается и выполняет команды. Ее регулярно и сытно кормят мясом.
Гена принимает на улице теплые солнечные ванны, ежедневно выходит для поддержания здоровья на прогулки.
— Никаких жалоб на крокодила не поступало, — ответил на наш вопрос „а не мешает ли Гена?“ участковый».
Глава вторая
Одиннадцать аистов на дороге
В доме печка у нас, водопровод… И интернет! («Обязательно напиши про интернет!» — настоятельно попросил меня Андрей. Вот я пишу.)
Мы вечером сидим постоянно в интернете. Мы новости смотрим в интернете.
Планшеты в комнате отсвечивают. Если нам электричество не выключат. А выключают электричество часто. Что мы делаем? Мы выходим на улицу тогда, смотрим на луну.
На полочке у нас стоит прокопченная керосиновая лампа. У вас есть керосиновая лампа? Мы прокопченные лампы временами, конечно, протираем, но и в копоти есть очарование. Вечеров-то там сколько накоптилось! (И картошки на костре под золою напеклось, и налета на керосиновых лампах накоптилось.)
Фитилек подкрутишь и огонечка прибавишь. Слетаются на свет керосиновой лампы мотыльки.
У нас много керосиновых ламп, и половина развешана в саду. Их посетители фотографируют. Лампы качаются на ветках темных деревьев и скрипят.
Вечером по саду идешь и в руке лампу зажженную несешь, лампа качается.
— Ты еще и про свечки напиши! — попросил меня Андрей. — А то когда еще в городе люди на праздник зажгут свечку?
А у нас тут застывшие, как скульптура «Лаокоон и его сыновья» (мы ходим иногда в исторические и художественные музеи, ходим), наплывы стеарина.
Повсюду на территории Андрей расставил жернова. Лошадиная сбруя висит на входе в зоопарк.
К колодцу из посетителей очень часто выстраивается очередь: опустить ведро в глубину и послушать скрип колодезной цепи.
Помимо керосиновых ламп, у ворот зоопарка также развешано очень много старых овечьих ножниц. И мы ими стрижем своих овец.
Шерсть на нестриженых овцах в колтунах, иногда в сенной трухе, в засохшем птичьем или своем же, овечьем, помете и в опилках.
Мы отлавливаем овец и стреноживаем их перед стрижкой, валим, кладем на бок, прижимаем к земле, чтобы не дергались. Зрачки овец, реагируя на солнечный свет, время от времени сужаются. Расширяются, а потом сужаются. На руке волдырь от нажима на ножницы.
Состриженную шерсть уминаем в холщовые мешки. Волны, прибои, цунами, валы шерсти.
Обстриженная овца сразу худенькая, щупленькая. Вы помните, что шерсть называлась когда-то немного мифически — руно?
Бараний лоб наделен стенобитной мощной силой. Сколько овцы, наши смирные домашние овцы, разыгравшись, пробивали лбами сколоченных из дюймовых досок заборов и ворот!
Гнули лбами железные прутья, крушили лбами стены. Козел или баран могут долго биться, не меняя цели, в одни ворота. И утром мы идем подбивать, чинить, латать забор.
А поехали недавно за овцами (нам предложили еще пару ягнят), дорога проложена в лесу. Это видно по обрывистым краям у дороги и по срезанному слою земли с оголенными корнями молодых сосен, по рыжему плотному песку.
В обрывистых «бортах» у обочин грунтовки много нор, уводящих куда-то под корни.
Сосны повсюду в седых и свисающих лишайниках (похожих на разбросанные куски овечьей шерсти).
По одну сторону от дороги песчаный склон поднимался в высоту, а по другую срывался резко вниз. И мы оказались посередине запредельно крутого подъема и обрыва.
Вершины сосен были на уровне глаз, где склон уходил на глубину. А где поднимался в высоту, ты взглядом упирался только в корни.
От перепада высот и глубины мы попросили Андрея везти чуть-чуть помедленней.
За дорогой, было видно, ухаживали. Были распилены перегородившие дорогу деревья. Валялись повсюду пустые консервные банки и канистры (о приближении человеческого жилья всегда говорят пустые консервные банки и канистры).
Бутылочных пробок было очень много. Они назывались когда-то «бескозырки». «Бескозырками» они становились, когда открывали бутылку. На пробке тогда появлялись «ленточки», как на матросской фуражке.
Выезжаешь из соснового леса на поля — деревни, сады, огороды пролетают. И все почти одинаково: околицы, дома с крышами из черного, впитавшего в себя много солнца рубероида, окна с иссушенными на солнце наличниками.
На склонах, уже не резких, а пологих, валуны. Можжевельники поодиночке растут. Стволы у них перекручены ветрами. Синие ягоды на можжевельнике, зеленые.
Но мы заметили и несколько необычных деревень. Рекламные щиты вдоль дороги посрывало, и местные жители их постелили на крыши и фасады. «Подключайся! — нас призывали с фасадов. — Подключайся!»
А у старых деревенских калиток в лопухах стояли синие, заросшие уже почти что по трубки телефоны (ну то есть телефонные будки).
И при этом, конечно, удивительно, что самая высокая точка во всей нашей области — Алё.
Гора Алё и озеро огромное — Алё. Назвали же так их — Алё: «Алё, алё, алё!»
Хотя не факт, что там возьмет телефон. Мобильная связь у нас постоянно в дороге пропадает.
Сколько мы бродили с Андреем и Вероникой по садам, по нашим старым заброшенным садам, когда домов уже нет, людей нет, дома заросли крапивой и кипреем. Стоят ненужные никому телефонные будки, все заросшие.
