Лорд Питер осматривает тело - [2]

— Я никогда не видел его произведений, — отвечал тот, — но помню фотографии в «Искусстве Будущего». Хитро, но как-то перезрело. Это он занимается всяким там хризелефантином? По-видимому, просто демонстрировал, что способен заплатить за дорогой материал.

— Да, это на него похоже.

— Ну, конечно, — и он сделал эту шикарную и безобразную реалистическую группу, которую назвал «Люцина», да еще имел наглость отлить в чистом золоте, поставив у себя в прихожей.

— А-а, эта работа! Да — просто чудовищно, подумалось мне, и к тому же я не находил в замысле ничего художественного.

Наверное, это и называют реализм. Мне нравится, когда картина или статуя приятна для глаза, иначе зачем она нужна? И все же в Лодере было что-то весьма привлекательное.

— Как вы с ним познакомились?

— Ах, да. Ну, он видел меня в этой киношке, «Аполлон приезжает в Нью-Йорк» — может, помните? Там я впервые снялся в главной роли. О статуе, которая оживает, — один из древних богов, знаете ли, когда он попадает в современный город. Продюсером был добрый старый Рубенсон. Вот уж был человек, способный сделать вещь с полным артистизмом! Все было исполнено вкуса, хотя в первой части нельзя было ничего носить на себе из одежды, кроме нашейного платка — как на классической статуе, помните?

— Аполлона Бельведерского?

— Естественно. Ну, Лодер написал мне, что я его интересую как скульптора, из-за своего сложения и так далее, и не мог бы я приехать к нему в Нью-Йорк, когда смогу? Так я узнал о Лодере и решил: это может стать неплохой рекламой. Когда мой контракт истек и у меня появилось время, я отправился на Восток и позвонил ему. Он был со мной весьма мил и предложил погостить у него несколько недель, пока я осмотрюсь.

У него был великолепный большой дом, милях в пяти от города, весь уставленный картинами, антиквариатом и прочим. Лет ему было что-то от тридцати до сорока, мне кажется; темноволосый, очень порывистый и живой. Он хорошо говорил; казалось, он вездесущ, повидал все и составил себе об этом не слишком высокое мнение. Сидеть и слушать его можно было часами; обо всех у него были наготове анекдоты, от папы римского до старины Финеаса И. Гроота, с чикагского ринга. Единственного рода истории, которые мне у него не нравились, — это непристойные. Не то чтобы я не одобрял послеобеденных анекдотов — нет, сэр, я не хотел бы, чтобы вы думали, будто я пуританин. Но только он рассказывал их, поглядывая на нас так, словно подозревал, что вы как-то в них замешаны. Знавал я женщин, которые так поступали, и видывал, как то же проделывали мужчины — а женщины не знали, куда деваться; но он был единственный из мужчин, заставивший меня испытать такое чувство. Все же, отвлекаясь от этого, Лодер был самым примечательным экземпляром, какой я знал. И, как я уже говорил, дом его, конечно же, был красив, а стол просто первоклассный.

Ему нравилось, чтобы все у него было лучшее. Была у него любовница — Мария Морано. Честное слово, никогда не видал я женщины, которую мог бы хоть отдаленно с нею сравнить — а уж когда работаешь для экрана, вырабатывается довольно требовательный взгляд на женскую красоту. Она была из тех крупных, неспешных, с изящными движениями созданий, очень ровная, с медленной, широкой улыбкой. У нас, в Штатах, такие не водятся. Она приехала с юга — он говорил, была там танцовщицей в кабаре, и сама она этого не отрицала. Он очень гордился ею, да и она как будто была по-своему к нему привязана. Он, бывало, поставит ее в студии обнаженной — разве что с фиговым листком — рядом с одной из фигур, которые нередко с нее ваял, и начнет сравнивать деталь за деталью. У нее был, казалось, буквально один только сантиметр, с точки зрения скульптора обладавший легким изъяном: второй палец на левой ноге был короче большого пальца. На статуях он, конечно, исправлял это. Она выслушивала все его излияния с добродушной улыбкой, вся какая-то рассеянно-польщенная, что ли. Хотя, мне кажется, бедную девчонку порой и утомляло этакое бесконечное кудахтанье. Выудит она меня, бывало, и начнет поверять свои сокровенные мысли: она-де всегда хотела завести собственный ресторанчик, с кабаре и множеством поваров в белых фартуках, и массой полированных металлических плиток. «Потом я выйду замуж, — говорила она, — и нарожаю четырех сыновей и дочек», — и начнет называть мне имена, которые для них подобрала. Мне всегда казалось это весьма трогательным. Под конец одной из таких бесед раз появился Лодер. Он чему-то усмехался, так что я подумал, будто он услыхал кое-что. Не думаю, чтобы он придал этому какое-то значение — а это доказывает, что он совершенно не понимал эту девушку. Похоже, он и представить себе не мог, чтоб какая-либо женщина захотела расстаться с такой жизнью, к какой он ее приучил; и уж если он и был чуть авторитарен в своем с ней обращении — по крайней мере, хоть не подавал повода для ревности. Несмотря на всю его болтовню и безобразные скульптуры, она держала его на крючке, и знала об этом.

Я прогостил у них с месяц, и прекрасно провел время. Лодера дважды охватывала творческая лихорадка, он запирался у себя в студии и, работая, никого не допускал к себе по нескольку дней. Такого рода приступам он отдавался серьезно, а когда они завершались, он устраивал вечеринку, и все приятели и прихлебатели Лодера являлись поглядеть на новое произведение. Он ваял тогда фигуру какой-то нимфы или богини, по-моему, чтобы потом отлить ее из серебра, и Мария обычно шла ему позировать. Помимо этих случаев, он ездил повсюду, и мы осматривали вместе все, что представляло интерес.