Лорд Очарование - [42]

Пэн следовало доверять ему, а не верить лжи какого-то незнакомца. Это все ложь. Должно быть ложью. И из-за этого Пэн его покинула.

Каким-то образом ощущение брошенности принесло с собой кошмарные чувства — чувства настолько страшные, что он почти возненавидел ее, за то, что она их вызвала. У Тристана аж дух захватило при этом наплыве, а затем он ударил кулаком в каменную стену, чтобы выбросить эти мысли из своей головы. Он лучше подумает о Сент-Джоне.

Иисусе, вот загадка. Из всего, что только что приключилось, он был совершенно уверен в одном: Сент-Джон не поведал всей правды. Если бы он был просто королевским агентом, зачем тогда эта странная беседа наедине? Нет, Сент-Джон ненавидел его по своим серьезным и глубоко личным причинам, а не только по политическим мотивам. Почему? Сомнение вновь охватило его, пока он рыскал в памяти в поисках ответа. Священник ли он?

«Милосердный боже, нет», — пробормотал он про себя.

Внезапно окошко в двери его камеры открылось, и показалось залитое слезами, бледное личико Пэн.

— Зачем ты притворялся, что любишь меня?

Он был все еще во власти размышлений о собственной проблеме, у него просто не оставалось терпения для ее сомнений.

— Божья кровь, я не притворялся.

Он заметил, что слезы вновь показались в уголках ее глаз. — Не надо, Гратиана. Не надо. Я бы никогда не причинил тебе боль. Не верь ему. Поверь мне. Я не могу быть тем человеком, который способен так тебя предать. Священник, клянусь распятием. Нарушить свои клятвы. Ты не можешь, разумеется, считать меня способным на такое.

— Хотела бы я тебе верить, — заговорила Пэн. — Но ты оказался совсем не таким, Тристан, и я думаю, ты разбил мне сердце. — Он услышал смирение в ее голосе.

— Сент-Джон лжет, а не я. Ты же знаешь меня. Как ты можешь не знать, когда я был внутри тебя? Излился в твое тело, полностью отдался тебе. У тебя не должно быть сомнений по поводу моей чести и того, что я чувствую.

— Я хотела бы верить тебе. Я бы так этого хотела. И я бы поверила, если бы не шрам. И не говори мне, что Сент-Джон и есть священник. — Она наклонилась поближе к нему, ее глаза горели, а голос зазвенел в пустой комнате. — У него нет шрама, а у тебя есть. Ты что, считаешь, что я не хотела бы тебе поверить? Я попыталась доказать, что этот человек лжет, но мне это не удалось. Эти бумаги подлинны. Я могу узнать внешний вид королевской печати, когда вижу ее.

Тристан покачал головой:

— Я не знаю правды, но я чувствую, кто я и знаю, что Сент-Джон знает больше, чем говорит. Разве ты этого не заметила? Здесь, вероятно, какая-то путаница.

— Да, — сказала Пэн. — У меня в голове.

Он ударил кулаком в дверь.

— Я тебе полностью отдался, но ты решила поверить ему, а не мне.

Пэн дрожащими руками вытерла слезу со своей щеки.

— Я и не думала, что ты поймешь, — заявила она.

— Я действительно не понимаю.

— Возможно, временами я не следую правилам.

— Временами? Большую часть времени.

— Я храбрее и крепче, чем ты думаешь. И я знаю, что происходит в мире. Я знаю, что папистская Франция является врагом Англии и королевы. И ни один французский шпион не сможет использовать меня и мой остров для коварных махинаций против ее Величества.

Тристан вцепился в дверь, которая их разделяла.

— Почему ты не можешь мне поверить?

— Я уже давно научилась смотреть горькой правде в глаза. Я смогу пережить твое предательство и твою ложь, Тристан, и я выполню свой долг добропорядочной англичанки. Без сомнения, ее Величество прикажет своим министрам допросить тебя. Я понимаю, что это значит, и я просто не могу вынести даже одной мысли об этом.

— Тогда выпусти меня из этой камеры.

— Ты считаешь меня дурой, безумной, болтливой дурой. Ты использовал мое сострадание против меня, но больше этого не будет. Ты больше не увидишь мою радость. Я откажусь от доброты, веселья и любви. И прежде чем я закончу, ты проклянешь тот день, когда решил одурачить меня.

Глава 11

Пэн со стоном открыла глаза и в смятении огляделась. Он свернулась калачиком на полу своей старой спальни, спальни Тристана, среди тросника. Перевернувшись, он медленно закрыла и открыла глаза, силясь вспомнить, как она тут оказалась. Несколько минут она ничего не могла припомнить.

Ее руки болели. Она посмотрела на них и увидела, что они сжимают разорванную рубашку Тристана. Они кровоточили и были покрыты синяками.

Слегка ослабив хватку на предмете одежды, она заметила красные следы на полу. Должно быть, он била там по полу кулаками. Ее глаза опухли и горели. Волосы спутались и упали ей на лицо. Она уронила рубашку и нерешительно стала расчесывать спутанный клубок волос.

Должно быть, она долго плакала, ее лицо, горло и шея были мокрыми. Она стала неясно раздумывать, сколько же она плакала. Посмотрев в окно, она увидела, что день еще не закончился.

Ноги сильно болели, поэтому она поднялась медленно, как старуха. Все мышцы в руках и ногах болели, как будто у нее началась лихорадка. Боль в сознании тоже не проходила.

Мысли затуманили ее разум и лениво слонялись там — бессмысленные, мрачные мысли.

Ее взгляд бесцельно скользил по спальне, и, наконец, она выбралась на площадку, а потом пошла вверх по узкой лестнице, ведущей к башенным бойницам. Ослабленными руками она толкнула дверь и вышла на солнце. Она забыла свой плащ, и поздний ветерок пробирал до костей, заставляя ее дрожать и бодря. На западе солнце плавало в абрикосово-красной дымке. Море набегала на скалы внизу, словно ничего не случилось. Пэн глядела на белую, бурлящую пену, как она ударяется о камень и растекается по нему. В ней самой проснулось эхо буйства моря, но оно умирало, совсем, как ее душа. Тристан убил ее, а она помогла ему в этом.