Лорд и леди Шервуда. Том 1 - [161]

Сдавленный рык прокатился по горлу Робина. Почему он не помешал ей, не послушался своего предчувствия – ведь все в его душе вчера твердило об опасности? Не остановил, не вернул в Шервуд, напротив, подождал, как обычно, пока не убедился в том, что она миновала ворота Фледстана, и только потом вернулся в лес. А для нее именно в тот миг, когда он решил, что она в безопасности, началась череда страшных часов. Против воли вспоминая рассказ Гая с подробностями насилия, учиненного над Марианной, Робин закрыл ладонью лицо. Гай действительно отравил его, как и обещал Джону, но не ядом, а словами.

– Бедная моя девочка! – хрипло прошептал он. – Моя милая нежная девочка!

Он много повидал в своей жизни, но в самом страшном сне ему не могла бы привидеться такая расправа пусть с саксонкой, но знатной и благородной девушкой. Почему Лончем – рыцарь и знатный лорд, каким бы он ни был по своей сути, – решил не ждать обряда венчания? Из неодолимой похоти или желания наказать ту, которая столько раз отвергала его сватовство? Нет. Ведь приказ принца Джона давал ему все основания и так считать себя победителем. Что-то другое толкнуло Лончема и на насилие, и на последовавшие за ним беспримерно жестокие поступки по отношению к Марианне. Что-то другое. Или кто-то? И надо ли искать таинственного, неизвестного врага, если давний, знакомый враг, не однажды доказавший и свою беспринципность, и беспощадность, оказался в том же месте и в то же время, где и когда творилось зло?

Перебирая каждое сказанное Гаем слово, вспоминая смену выражений его лица, взгляды, брошенные украдкой, Робин приходил к выводу, что поторопился, прощаясь с Гаем, снять с него подозрения. Робин всегда чутко улавливал фальшь, звучала ли она в голосе или мелькала в глазах того, кто пытался ему солгать, уловил и на этот раз. Во Фледстане его занимало только одно: где Марианна и что с ней. Тогда ему было не до оттенков в интонациях голоса Гая, но сейчас он вспоминал слово за словом и понимал все отчетливее: Гай Гисборн лгал. Он был, несомненно, пьян – наполовину от вина, наполовину от горя, и горе его было неподдельным, только оплакивал он себя. Едва он отвлекался от собственных чувств, фальшивые нотки в его голосе начинали звучать все отчетливее. Приложил ли он сам руку к расправе, учиненной Лончемом над Марианной, или нет, но он был удовлетворен этой расправой. Его не заботили страдания Марианны, напротив, он упивался ими, рассказывая о них Робину, злорадствовал и торжествовал. Во всем, что касалось событий во Фледстане, Гай солгал, а раз лгал, значит, без его участия не обошлось, значит, виновен.

То, что он знал о давней помолвке Марианны, стало для Робина неожиданностью. Конечно, Марианна рассказала о том, как отец поведал о ее обручении. Но она ни словом не обмолвилась, что еще раньше отец заградил ее от Лончема с помощью той же помолвки в присутствии Гая. Робин отчетливо представлял, какое воздействие произвело на Гая обручение Марианны, которую он отчаянно желал заполучить в супруги, и не просто обручение, а с его заклятым врагом. Несомненно, он что-то предпринял, чтобы вызнать, осталась ли эта помолвка формальной, погребенной в минувших годах, или нет. Не мог не предпринять! Нельзя исключать и роковое стечение обстоятельств, но если Гай действительно проведал, что сейчас связывает лорда Шервуда и дочь барона Невилла, как же все сразу становится на свои места! Если бы он только знал, что Гаю известно об их помолвке, то уже после первой ночи не отпустил бы Марианну во Фледстан, не поддался бы ни на какие уговоры. Сделай он так, и она не лежала бы сейчас еле живая, на ее спине не багровело бы клеймо, с ней не обошлись бы, как с девкой: жестоко и беспощадно. Если бы он мог, не медля ни минуты, вернуться во Фледстан, то выбил бы из Гая правду и, подтвердись его подозрения, убил бы его как бешеного пса, без всякого снисхождения. Но он опасался оставить Марианну одну, был вынужден ждать возвращения Эллен. Лишь бы она скорее вернулась, чтобы, вверив ее попечению Марианну, уделить мести должное время и силы.

Душевное напряжение и физическая усталость достигли предела, и сон навалился на Робина так внезапно, что кубок выпал из разжавшихся пальцев и глухо стукнул, упав на пол. Услышав этот стук, Марианна открыла глаза, в которых не было ни малейшего сна. Она недолго лежала с прежней неподвижностью, пока не убедилась по наступившей тишине, что Робин спит. Отбросив покрывало, она приподнялась и беззвучно ахнула от жгучей боли, прокатившейся по всему телу. Напряжение, скрутившее ее каменной судорогой в тот момент, когда она увидела Робина во Фледстане, его же заботами сейчас отпустило Марианну, чему она не обрадовалась. Вместе с напряжением ушла и бесчувственность, взамен вернулись и слабость, и страдания истерзанного тела, которое разрывалось на части от впившихся в него изнутри железных когтей. Неимоверным усилием воли Марианна соединяла эти части в одно целое. Не желая сдаваться телесной немощи, она некоторое время неподвижно сидела на кровати, зажмурив глаза, и собиралась с остатками истаявших сил, пока не решилась встать с постели и не уверилась в том, что ей удается стоять на ногах. Помня об обычной чуткости сна Робина, Марианна старалась двигаться как можно тише, почти не дышать. Она долго смотрела на Робина, который спал, привалившись боком к стене, потом отважилась сделать шаг.