Лопе де Вега - [125]

Она умерла, как сообщает Лопе, «когда знак Рыбы покидал солнечную эклиптику». Скромная погребальная служба состоялась в церкви Сан-Себастьян, там, где пятнадцать лет назад крестили ее дочь. Лопе пожелал, чтобы все прошло при соблюдении разумной сдержанности и сохранении тайны; он также пожелал, чтобы те восемь дукатов, в которые ему «обошлась» служба, были положены на счет его друга Переса де Монтальвана, официально оплатившего расходы. Но гораздо более торжественными и достойными памяти умершей были поэмы, сочиненные Лопе. Одной из них была «Эклога Амарилис», в которой Лопе продолжает прославлять возлюбленную сквозь века и которую мы тщательно изучили, желая прочертить его жизненный путь. Кстати, в год ее смерти Лопе опубликовал и «Доротею», посвятив ее Амарилис, где ее образ, образ последней любви поэта, как бы накладывался на образы его первых влюбленностей и дополнял их, так что все вместе они как бы становились более ощутимыми, почти осязаемыми. Мы приведем здесь небольшой отрывок, в котором Лопе показывает, как мысли об умершей возлюбленной преследуют его и как она посещает его в одиночестве ночей: «О печальное одиночество без моей возлюбленной. Скажите все: „Она умерла!“ Земля уже покрывает тонким слоем мою Амарилис, мою божественную Амарилис! Ту, чьи зеленые глаза — искры любви, небесные музыканты, Орфеи души, чьи прекрасные зрачки находились под балдахином лба, как королевы восседают на тронах, а их ресницы служили им оружием. Нет более той, чьи руки — чистые цветы апельсинового дерева — были белы как снег и как хрусталь прозрачны, той, чьи ноги походили на два букета лилий». Затем Лопе изливает жалобы на то, что отныне груз его жизни стал невыносим; речь его поражает своей простотой и выразительностью: «Лишенный моей души, как смогу я жить? На этой выжженной земле как дождаться наступления дня? Как это сделать, если моя заря умерла? Как далее продолжать эту печальную жизнь, где все мне причиняет страдания: смерть — потому что она бежит от меня, жизнь — потому что она ждет меня».

По необходимости Лопе противился тоске, и те, кто общался с ним ежедневно, смогли вскоре сказать, что «хотя он сейчас и бесконечно грустен, все же, когда он говорит с вами, он в силах казаться веселым». Он быстро позволил новому вихрю жизни подхватить и закружить себя. Кроме творчества, которым Лопе продолжал заниматься (за четыре дня до смерти он писал сонеты), он также предавался исполнению своих придворных обязанностей, а также обязанностей, налагаемых саном священника, хотя он никогда и не прекращал их выполнять, даже в самые критические моменты болезни Амарилис. Вспомним, что именно в тот период папа римский Урбан VIII собственноручно написал ему послание, даровав звание доктора богословия и провозгласив его рыцарем Мальтийского ордена. Лопе, как церковный цензор, читал многочисленные научные работы и литературные произведения, и это он, к примеру, высказывал свое одобрение переводу «Илиады», сделанному Хуаном Лебрихой Кано, и дал свое согласие на его публикацию. И если у него и не было собственного прихода, это не освобождало его от участия в службах и обрядах, во время которых он читал проповеди. В одном из писем герцогу Сесса он сетует на то, что к нему постоянно обращаются за помощью и требуют принять участие в каких-то делах церкви. В декабре 1632 года к нему обратились с просьбой как к коадъютору совершить обряд крещения дочери его друга Антонио де Прадо, актера. Церемония состоялась в церкви Сан-Себастьян, на ней присутствовали актеры, над которыми Лопе царил как монарх. Известно также, что в 1627 году он получил поздравление от папы Урбана VIII за созданную им поэму «Трагический венец», посвященную судьбе и мученической смерти Марии Стюарт. В 1629 году, когда Амарилис еще не вышла из состояния безумия, ему было поручено сочинить речь для торжественного открытия в Мадриде Королевского колледжа ордена иезуитов. Для этого случая он сочинил поэму из семисот строф, которую и прочитал на церемонии открытия. За четыре года до того он был назначен капелланом Конгрегации Святого Петра в Мадриде. Как мы видим, во всевозможных обязанностях у Лопе недостатка не было, и, кстати говоря, наличием такого их количества он во многом был обязан своей популярности и славе. Но в связи с этим не было у Лопе недостатка и в тяжком бремени, налагаемом на него соперничеством со стороны его собратьев-литераторов. Действительно, если Лопе стремился противопоставить акт творчества тому смятению, что царило в его душе, если он старался умалить боль от перенесенных страданий, то, увы, теперь для него творчество тоже было сопряжено с немалым риском, ибо в момент публикации любое его произведение могло стать источником неприятностей.

Глава XII НА ПОЛЯХ КНИГ — ЛИТЕРАТУРНАЯ ВОЙНА. 1616–1627 годы

В этот период, довольно счастливый для Лопе, произведения всех жанров и форм так и сыпались из-под его пера примерно в таком же лихорадочном темпе, как в лихорадочном ритме билось его сердце от страсти к прекрасной и умной Марте де Неварес; вероятно, отзвуки его славы покрывали эту страсть некой вуалью целомудрия, но в любом случае она нисколько не вредила его постоянно возраставшей популярности, которая любого заставила бы трепетать от гордости, но только не его. Мог ли кто-то подумать, что в тот момент, когда популярность Лопе достигла апогея, когда он стал кумиром, вокруг него уже плелись сети коварного заговора? Возможно ли, что в то время, когда Испания и вся Европа видели в Лопе блестящего автора сотен истинных шедевров, он сам должен был опасаться заговорщиков-педантов, язвительных, злобных и завистливых, готовых обрушиться на него? Однако это было именно так, и Лопе опасался яростных нападок до такой степени, что иногда даже не принимал участия в той части службы, когда прихожане теснятся вокруг священника, чтобы поцеловать ему руку, потому что боялся, как бы в толпе не оказалось несколько негодяев, готовых осуществить то, что подсказывал им их злой умысел. Вот что Лопе сам рассказывал о том, как однажды отказался от почестей, которые хотел оказать ему Андрес де Мендоса, секретарь Гонгоры: «Когда он взял меня за руку, я резко вырвал ее и спрятал под плащом, опасаясь, как бы он меня не укусил». Этот страх, порой совершенно беспричинный, все же не был лишен оснований, а впоследствии стало ясно, что был даже вполне оправдан, ибо число завистников и их коварство росли вместе со славой Лопе. В декабре 1623 года самые злобные из них действовали столь успешно, что в результате их интриг Лопе был брошен в тюрьму.