Лонжа - [24]

– Называй, куманёк, как пожелаешь, но концлагеря – и есть наш XX век, его символ, если хочешь квинтэссенция – как аутодафе в эпоху барокко. Арт-деко в чистом виде, доведенное до крайних пределов, причем на основе полной самоокупаемости. А заодно воплощенная утопия: от каждого по способностям, каждому – по труду. И не кивай на наши Штаты, «трудовые лагеря» мистера Рузвельта не многим гуманнее. Просто в каждой стране – свой национальный колорит. В Рейхе он – национал-социалистический. Я с тобой согласен, ждать нельзя, новый век наступает, причем местами – прямиком на горло. А против него – только одиночки, вроде нас с тобой.

Король кивнул, соглашаясь:

– Одиночки, ты прав.

Tvoe odinochestvo veku pod stat’.

Ogljanesh’sja – a vokrug vragi;

Ruki protjanesh’ – i net druzej;

No esli on skazhet: «Solgi», – solgi.

No esli on skazhet: «Ubej», – ubej[14].

– Русский максимализм, – Шут поморщился. – Насколько я помню, эти слова произносит сам герр Дзержинский? Вот еще вариант прогресса, с азиатскими клыками и в шапке-ушанке, однако тоже весьма эффективный. Но что взамен? Традиция? Трон, на троне – ты, помазанник божий при скипетре и державе, рядом я с бубенчиком. Засмеют! А то и хуже, примут за карточную колоду и станут играть нами в покер. В конце концов есть американская демократия: жевательная резинка, ковбойские сапоги, выборы раз в четыре года – и по адвокату на каждую взрослую душу. Многим нравится.

Друзья спорили об этом не в первый и не в десятый раз. И каждый оставался при своем.

* * *

– Штаты просто отстали от Европы на полвека, а сейчас успешно нагоняют. Впрочем, «большую дубинку» придумал еще Тедди Рузвельт. Чем Панама не Судеты? А его однофамилец, кажется, замахнулся на всю Европу. Монархия – не идеал, но хоть какая-то гарантия порядка и стабильности без террора. Это еще не ушло, в это верят и хотят вернуть. Не только отставные генералы, за монархию вся та часть Вермахта, что не прошла через гитлерюгенд и штурмовые отряды. Аристократия – их даже уговаривать не придется. Крестьянство! При кайзере не было карточек на силос и обязательной сдачи продуктов. Жители маленьких городов, горных деревушек – те, кому прогресс не по душе. Университетская профессура…

– Ну, куманёк, эти, конечно, силища… Ты забыл назвать финансистов, банкирам тоже не по душе ни демократия, ни Бесноватый. Но законная династия – Гогенцоллерны, а они сидят тихо. И даже сотрудничают, принц Август-Вильгельм вступил в НСДАП. Конечно, кроме Пруссии в Рейхе есть и другие королевства. Но если ты в завтрашней «Нью-Йорк Таймс» напечатаешь заметку, что принимаешь престол, кто заметит? А если и заметит – что подумает? Даже на розыгрыш не тянет.

– Поэтому доску из-под фигур надо вырывать одним рывком.

– «Мальбрук в поход поехал, миронтон, миронтон, миронтон!». Помнишь, что было дальше?

– А дальше Джон Черчилль, первый герцог Мальборо, разбил этих певунов при Мальплаке.

2

Жорж Бонис взглянул, прищурившись, провел ладонью по усам.

– Ей-ей, брякнется. Носом. Франк ставлю.

Мод всматриваться не стала. И так все ясно.

– Поддерживаю. Брякнется, причем в ближайшую лужу. Надо ведро воды набрать – окатим, прежде чем сажать в кемпер.

Красавчик Арман Кампо опаздывал. Делал он это с невероятным изяществом, ловко маневрируя между лужами, при этом стараясь идти на носках, дабы не замарать черные модельные туфли. Может, и вышло бы, но в каждой руке черноволосый волок по чемодану, совершая рисковые пируэты над самой землей. Девушка и усач наблюдали за балетом, стоя у теплого бока скучающей «Вспышки». Мотор прогрет, вещи уложены, заперты двери гаража. Двадцать минут двенадцатого, старт же был намечен ровно в одиннадцать.

– Иду! Иду! Я уже бегу!..

– Нет, – рассудила Мод, – мокрый он нам не нужен.

И шагнула вперед, чтобы перехватить один из чемоданов на самом краю лужи, той самой, ближайшей. Второй рукой девушка придержала красавчика за плечо, развернула, поглядела в глаза.

– Работал я, работал! – моргнул тот и дернул носом.

– Не руками, как я понимаю?

Хотела забрать и второй чемодан, но черноволосый не дался. Так и добрались до выезда из гаража. Жорж Бонис многозначительно прокашлялся.

– Не надо намекать! – Кампо гордо выпрямился, тряхнув темными кудрями. – Виноват, но прошу учесть мою тонкую нервную организацию. Я, между прочим, почти всю ночь не спал, готовился. Маршрут прорабатывал.

Мод лишь головой покачала. Работяга нашелся, ночь не спал! А между тем, самое время ехать. Погода словно на заказ: еще утром над городом плыли тяжелые серые тучи, грозясь очередным дождем, но теперь развиднелось, в небе – золото и синева, легкий южный ветер шумит в зеленых кронах…

Что-то толкнуло в плечо, еле заметно, мимолетным дуновением.

Вновь солнце юное Париж встречает, –

К нему, больной, нахмуренный от мук,

Безмерные объятья простирает

Он с алых кровель тысячами рук[15].

Знакомый, хоть и никогда не слышанный голос – хриплый, грубый, манящий. Голос старого, познавшего мир и всё, что есть в мире, колдуна.

Уж целый год душа цветет весною,

И, зеленея, нежный флореаль

Мою мечту обвил иной мечтою,

Как будто пламя в пламенный вуаль.