Лонгборн - [13]

Миссис Хилл подавала Джеймсу то хлеб, то масло, то соль и не забывала подливать полпива в его кружку.

– Нельзя ли нам еще молока, миссис Хилл?

Миссис Хилл подвинула Саре кувшин. Сара наполнила синеватым обратом чашку Полли, а потом и свою. Полли этого даже не заметила, так поглощена была новым слугой. Она не сводила с него глаз, задавала ему вопросы и рьяно кивала, слушая ответы.

Где он научился своему ремеслу? Ему и раньше приходилось заниматься чем-то похожим? А что именно он там делал, желала знать Полли, и где это было?

Миссис Хилл шикнула на нее.

Джеймс сказал, что Полли ему не мешает и что она смышленая, отчего девчонка зарделась как маков цвет, заулыбалась смущенно и на время прекратила расспросы. Он работал на ферме, все же ответил Джеймс, потом служил конюхом, а потом был слугой в доме не меньше этого.

– А что за дом… то есть я хотела спросить – чей? Вдруг мы их знаем, может, Беннеты бывают у них с визитами?

Дом, ясное дело, располагался отнюдь не по соседству, ферма лежала за дальними холмами, а постоялый двор, где он был конюхом, и того дальше – от Эшуорта еще несколько миль. Ни дойти, ни доехать, отметила про себя Сара; все перечисленные места располагались так далеко, что нет никакого смысла пытаться найти общих знакомых или хоть какую-то связь между прежней его службой и Лонгборном.

Именно этого Саре всегда и хотелось: чтобы что-то – что угодно! – взбудоражило их тихий мирок, отвлекло ее от жевания мистера Хилла, от нудных вечеров, как капли воды похожих один на другой, и от звука собственного голоса, монотонно читающего вслух трехтомные романы да трехдневные новости. И вот в Лонгборн явились наконец перемены – малышка Полли радуется им как дурочка, миссис Хилл без устали подливает им пива в кружку, и даже мистер Хилл поглядывает на них с улыбкой, тут же стыдливо отворачиваясь. А обиженная Сара оказалась никому не нужна. Лучше бы эти перемены – с их темными волосами, светло-карими глазами и золотистой кожей, – лучше бы они вовсе не являлись в Лонгборн.

К утру Сара окончательно сникла. Медленно, как черепаха, спускалась она в кухню, а следом сползала по лестнице сонная Полли. Теплый свет свечи выхватывал из темноты некрашеный дощатый пол и зеленые стены, пятна от свечного сала и обветренную Сарину руку, сжимающую свечу. Рука была покрыта трещинками с запекшейся кровью и цыпками, которые нельзя расчесывать, как бы ужасно они ни зудели.

Первая утренняя обязанность – принести воду и дрова, вымести очаг, начистить графитом решетку. Потом оттереть руки от черноты и копоти, пока день толком не успел начаться. Снаружи ожидала обжигающая рукоятка насоса – ей-богу, уж лучше бы таскать горящие угли из огня.

Полли присела к столу и сразу заснула, уронив голову на сложенные руки. Сара, сама еще в полудреме, подняла метлу для очага и принялась было за угли и золу, но застыла на месте. Очаг был чисто выметен, решетка начищена, огонь полыхал, весело потрескивали поленья. Она перевела взгляд на корзину для дров: полная.

Кто-то сегодня поднялся рано.

Тогда за водой. Сара спустилась на ступеньку в судомойню взять коромысло. Пламя свечи проникло в отворенную дверь, заиграло бликами внутри деревянных кадок. Сара нагнулась пощупать – и намочила пальцы.

Распрямившись, она отерла руку о передник, подошла к бачку и коснулась свинцового бока. Холодная масса воды распирала металлическую оболочку изнутри. Кто-то развел огонь, набрал воды, даже бак наполнил до краев.

Домовой. Маленький добрый дух. Прежде они в Лонгборне не водились.

– Полли…

Но Полли как прикорнула, так и продолжала спать – голова на локте, завитки волос упали на лицо, совсем закрыв его. Сара, упершись руками в бока, огляделась – и на миг даже растерялась. Выходит, в ближайший час делать совершенно нечего – ей преподнесли настоящий подарок.

Схватив висящий у двери теплый плащ, Сара выскочила наружу, в жгучий утренний холод. Одеваясь на ходу, неловко поправляя замерзшими пальцами застежки, она пересекла двор и выбежала на луг. Под ногами похрустывала покрытая инеем трава, первый ледок пружинил под башмаками. Сара прошмыгнула в боковую калитку и свернула вверх на тропу. По ветвям живой изгороди, щебеча, уже прыгали птицы. Девушка пробежала сквозь иссиня-черные заросли и снова вынырнула в звездное утро. От старого бархата пахло затхлостью, рукава были ей длинноваты. Но это пустяки. Она подняла воротник и укутала лицо. Вскоре Сара добралась до того места, где тропа взбегала на вершину холма и соединялась со скотопрогонным трактом.

Тракт шел по гребню холма. Проложен он был давным-давно и не походил на нынешние дороги, которые мостят камнем, а по бокам роют канавы. Скотопрогонный тракт порос низенькой травкой, которая одна и выдерживала копыта бредущих по ней стад. Открывающаяся с холма панорама ошеломила Сару: шпили колоколен, деревни, рощи и перелески, бескрайние, раскинувшиеся на мили поля, смягченные дымкой очертания дальних холмов. Сара знала: если свернуть вон в ту сторону и идти долго-долго, можно добраться до самого большого города во всем мире, и это само по себе уже казалось чудом. В Лондоне было все, что только можно себе вообразить, а еще, несомненно, многое из того, чего и представить нельзя.