Лондон. Темная сторона - [10]

Будь она поумней, так выскочила бы замуж за какого-нибудь из своих богатеньких джонов и сделалась порядочной женщиной. Кое у кого из работавших с ней девушек хватило на это здравого смысла. О’Салливан была красоткой — в прежние времена, конечно; сейчас, глядя на ее труп, любой решил бы, что ей уже стукнуло все сорок. Глаза у нее до самой смерти так и остались голубыми, как пятифунтовая банкнота. Эта наивная голубизна, пока Джилли была юна, заставляла мужчин верить в ее невинность и простодушие. Глаза — что два озера, достаточно глубоких, чтобы в них утонуть, и, разумеется, она делала все, чтобы подчеркнуть этот эффект старательно подобранным макияжем. Потом, из-за нелегкой жизни, красоту свою она потеряла, и, поскольку ее историю я знал, мне не нужно было выпытывать подробности у женщины, которая нашла тело.

Я даже не стал спрашивать у Марианны Мэй, как она попала в квартиру Джилли; Гаррет уже поведал мне, что, найдя О’Салливан в кровати мертвой и торопясь смыться, он оставил дверь открытой. Гаррет, распространитель наркотиков и сутенер, счел за лучшее исчезнуть, не сообщив властям о смерти подружки. Прекрасно знал, что если даже его и не обвинят в ее смерти, так притянут еще за что-нибудь, окажись он поблизости. Я же, получив приказ расследовать обстоятельства смерти в цокольной квартире на Кембридж-Гарденс, 104, отправился сначала в Обсерваторию-Гарденс, где и прихватил его на пару со Скотчем Алексом. Гаррет жил с Джилли, а поскольку меня информировали только об одной смерти, я понял, что либо оба они, либо кто-то один всяко будет «в бегах» в Обсерватории-Гарденс. Кто именно умер, я не знал, покуда не добрался до норы Скотча Алекса, и предполагал, что это мог быть какой-то из их дружков-героинщиков.

Гаррет рассказал мне, что знал, но знал он немного. Покрутившись по своим дилерским делам, пришел домой, увидел на кровати мертвую Джилли и не мешкая сделал ноги. Случайная передозировка — так он считал, хотя не исключал и возможности, что О’Салливан убили некие бандиты, угрожавшие ей расправой за надувательство с наркотиками. Я сказал ему, чтобы он не беспокоился насчет выступления в суде, поскольку, если он согласен на сотрудничество, я не стану упоминать его в своем заключении. Намек он уловил и, вынув из правого кармана джинсов пачку купюр, вручил ее мне. Я похлопал его по левому карману, и Гаррет понял, что игра на сей раз идет всерьез. Достал и отдал деньги из второго кармана. Тогда я ткнул его в живот. Он поднялся на ноги и вытащил еще пачку из пояса. Затем я заставил его снять обувь и носки, но там у него ничего припрятано не было.

Довольный уловом, я пообещал сутенеру О’Салливан написать в рапорте, что Джилли на момент смерти жила одна. Я не сказал ему, что сделал бы то же самое, даже если бы не растряс его на деньги, поскольку для меня запись о ее совместном проживании с наркодилером означала бы лишние и совершенно ненужные хлопоты. Гаррет — подонок, но не дурак, и советовать ему найти себе какое-нибудь другое жилье нужды не было. Более того, я ничуть не сомневался в его способности быстренько ободрать еще какого-нибудь глупца, дабы и полицейского Левера обеспечить его долей, только что присвоенной мною, и расплатиться за прочие долги, которых таким, как он, не избежать, если они хотят оставаться в живых и при добром здравии. И, прежде чем покинуть Обсерваторию-Гарденс, я воспользовался случаем немного пощипать еще и хозяина норы, Скотча Алекса, такого же дилера, как и Гаррет.

Марианна Мэй, сообщившая властям о смерти Джилли, оказалась женщиной вполне респектабельной. С Джилли ее связывал несколько эксцентричный интерес — к религиозному движению «Новый век». А так — лучше человека, который мог бы обнаружить тело, и не придумать. Благодаря ей складывалось впечатление, будто друзьями Джилли ко времени ее смерти были представители среднего класса. До прихода Марианны в квартиру наверняка вереницей ломились наркоманы в надежде разжиться дозой, удиравшие при виде мертвой хозяйки и даже не собиравшиеся сообщать в полицию о наличии смердящего трупа. Гаррет своих заначек тут не оставлял, красть было нечего. А если что и было, то исчезло задолго до моего появления.

Вопросов к Мэй у меня почти не имелось, но я должен был создать видимость, будто исполняю свою работу как положено. Я велел ей подождать в квартире наверху, у соседей Джилли, пока, мол, буду проводить осмотр. Прошелся по квартире, успел прибрать использованные шприцы и прочие признаки употребления наркотиков прежде, чем приехали медики. Затем осмотрел тело. Как и следовало ожидать, на ощупь оно было холодным. Джилли О’Салливан лежала в кровати на боку, голая.

Когда труп перенесли в машину, я поднялся наверх и сказал Мэй, что она может отправляться домой и что я свяжусь с ней, если возникнут какие-то вопросы. Беспокоить ее еще раз я не собирался, но, поскольку имел дело с представительницей среднего класса, вынужден был изображать, что действую по всем правилам. Мэй обладала прекрасными манерами и безупречным выговором, и, дай я ей хотя бы крохотный повод пожаловаться на мои методы расследования, к ее заявлению могли бы отнестись всерьез.