Дар от Мениска, отца, на гроб рыбака Пелагона:
Верша с веслом. Помяни, странник, его нищету!
И теперь, когда Лизавета Андреевна вновь обращается к нему стем же вопросом, Михайла Васильевич, уже не отводя глаз, тихо кивает:
— Благословляю.
Глаза Лизаветы Андреевны отуманиваются. Она поднимается с постели и, низко поклонившись, одаряет супруга тихой и ласковой улыбкой. Пора уходить, дать ему покой. Но прежде чем удалиться, Лизавета Андреевна окидывает заботным глазом столик, что стоит при возголовьи. В кувшине — брусничное питье, под салфеткой — пироги, одни, по случаю Великого поста, с капустой, другие с морковью.
— Утомилься, патюшка, — шепчет Лизавета Андреевна, подтыкая и поправляя одеяло. — Потремли маленько. Ушо укомоню. — Она кивает за окно, где галдят дворовые ребяши, обрадевшие ростепели.
— Не надо, — одними глазами показывает Ломоносов.
Затворив за собою двери, Лизавета Андреевна зажимает ладонью рот, торопливо пересекает коридор, уединяется в своих покоях и только тут дает волю слезам. Плачет она тихо, но долго, теребя в руках листок, что передал Михайла Васильевич. Наконец успокоившись, она подходит к окну и, расправив бумагу, подносит ее к глазам. Перед нею — план, о том свидетельствует нумерация пунктов. По первым строчкам Лизавета Андреевна догадывается, что это план беседы — чаемой, но, видать, уже неосуществимой беседы с императрицей. А потом в глаза бросается пункт 10-й: «Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют». Слезы вновь отуманивают взор Лизаветы Андреевны, и она отчетливо сознает, что это не последние ее слезы.
2010 г.
