Ломоносов: поступь Титана - [17]

Господа штуденты уже представились университетскому начальству, вручив профессору Христиану Вольфу рекомендательные письма, и теперь направляются на поиски пристанища. «О сдаче жилья извещают таблички, — напутствовал профессор. — Вот по ним и ищите». Искать втроем — для каждого втрое дольше. Решают, как сказочные персонажи, отправиться в разные стороны. Только вместо стрелы служит твердая рука Михайлы. Ломоносов самый старший, для своих юных товарищей Михайла — ровно опекун-дядька. Вот он и решает.

— Ты — туда, — рубит Михайла рукой, задавая направление Виноградову, — ты — туда, — бросает Райзеру. А сам, не мешкая, направляется прямо. Брусчатая улица выводит Михайлу на открытое место. Он догадывается, что это главная площадь. В любом городке Германии там, где ратуша, — там и центр. А в том, что перед ним — ратуша, он не сомневается. Многие ратуши, которые он видел, напоминают колун, поставленный на обух, при этом к площади этот колун повернут боковиной. По фасаду — строгие окна, росписи и лепнина, а над фронтоном непременные часы.

— О! — Михайла удивленно задирает голову. Оказывается, здесь помимо часов о времени хлопочет неугомонный механический петушок. Вот пробило два пополудни, и он звонко прокукарекал два раза. — Ишь ты!

Осматриваясь вокруг, Михайла обнаруживает еще одну непременную принадлежность ратушной площади — фонтан, а в его центре — постамент, на котором возвышается небольшой бронзовый воин, поражающий змия. В иных местах он пеший, а здесь конный.

— Куда, Егорий, скачешь? — прикидывает вслух Михайла, переиначивая имя на русский манер. — Аха! Вон куда.

Взгляд его отслеживает направление вздыбленных копыт, и он решительно устремляется в указанную всадником сторону. Улочка, на которую сворачивает Михайла, неширока. Прохожих мало, повозок совсем нет. Цокая подкованными башмаками, Михайла шагает посередине мостовой и то и дело поглядывает по сторонам. Табличек, о которых говорил профессор, покуда не видно — ни на дверях, ни на воротах. Позади десятка два домов. Улица продолжается, но неожиданно справа открывается переулок. Он невелик, этот заулок, как летошняя ветка на стволе дерева, и заканчивается тупиком. Однако, несмотря на это, Михайла устремляется именно сюда. Почему? Да потому, что оттуда доносится какой-то звук. Он не до конца уверен, что это голос, и все же идет на него. Брусчатка здесь звонче и раскатистей, потому что переулок совсем узкий. Еще десяток шагов — и Михайла оказывается возле массивных дубовых ворот, висящих на тяжелых кованых навесах. Это именно ворота, в них может въехать воз, а дверь прорублена в левом створе ворот, который вместе с правым образует высокую арку. Прямо над кружалом — парапет балкона, череда точеных балясин поддерживает дубовые перила. Вот оттуда, с балкона или галереи — он, Михайла, все же не ослышался, — и доносится ласковый голосок. Немецкий для него все еще не внятен. Слишком мало было практики. Однако тут он неожиданно понимает, о чем идет речь и к кому обращены слова. Ласковый голосок увещевает неслуха-котенка, который улизнул без спросу на улицу, меж тем как на дворе свежо и, не ровен час, можно простудиться. Лицо Михайлы, уставшего за долгие дни дороги, озаряется улыбкой. Наконец-то кое-что ему понятно без перевода. К тому же этот нежный, воркующий голосок — добрый знак. И хотя ни на дверях, ни на косяках нет никакого извещения о сдаче жилья, Михайла решительно берется за кольцо и отворяет двери во внутренний дворик…

Хозяйка дома Екатерина Елизавета Цильх, ширококостная дородная фрау, встречает молодого человека сдержанно, если не сказать сухо. На ее капоре креповая лента. И это не просто знак. Скорбь застыла в уголках губ, в поперечной складке на лбу, которую не в силах затенить даже головной убор. Цель визита этого иностранного господина ей понятна. Юнцы и молодые люди — штуденты университета — снимают в ее доме жилье. Но сейчас свободных помещений у нее, к сожалению, нет.

Михайла понимает не все, о чем говорит хозяйка, но отказ до него доходит.

— Нихт? — переспрашивает он.

У молодого человека круглое добродушное лицо. Весь он такой большой и чуть-чуть неуклюжий. Отказ — и это заметно — повергает его в уныние, на лице появляется почти детская растерянность. Сердце фрау Цильх смягчается. Ну разве что мансарда — она воздевает глаза кверху. Михайла оживляется: за чем же дело стало — вперед, то есть наверх! Там еще не приготовлено — пробует объяснить хозяйка. Однако Михайла не понимает ее. Он настроен провести смотрины и не видит для этого никаких препятствий. Фрау Цильх наконец сдается: если господину штуденту угодно, тогда что же…

Михайла следует за хозяйкой по узкой лестнице. Один пролет, другой, третий, четвертый. Далее, наверное, крыша. Так и есть. Комната, которую фрау Цильх открывает перед ним, — со скошенным потолком. По всему видать, она только что отремонтирована и прибрана — чувствуется запах свежевымытого пола. Здесь моют не дресвой, как на родине, здесь полы крашеные. А скошенная плоскость — это одновременно и стена, потому как в ней окно, и потолок с обращенным в небо окном. Превосходно! Из этого окна, верно, хорошо видны звезды. Их можно будет обозревать в подозрительную трубу: и Марс, и Венеру, и созвездие Большой Медведицы…