Ломоносов: к 275-летию со дня рождения - [55]

Древним периодом русской истории Ломоносов занялся не случайно. Уходили в прошлое трактовки этногенеза русского народа, изложенные в «Синопсисе»,— русский народ происходит от Мосоха, шестого сына Афета, внука Ноева. Ссылки на библейские сказания исчезали из исторических исследований. Но в формировании светской истории возникали свои трудности. Вопросами истории активно занимались члены Исторического департамента Петербургской Академии наук. Академики Г. З. Т. Байер, Г. Ф. Миллер, А. Л. Шлёцер, объясняя становление русской истории, выдвинули концепцию решающего влияния на развитие славян северогерманских племен, у которых славяне будто бы заимствовали свою государственность.

Библейскую интерпретацию истоков русского народа Ломоносов оставляет вне пределов своего рассмотрения, выводя ее за рамки исследования: «Мосоха, внука Ноева, прародителем славенского народа ни положить, ни отрещи не нахожу основания. Для того оставляю всякому на волю собственное мнение, опасаясь, дабы священного писания не употребить во лжесвидетельство, к чему и светских писателей приводить не намерен» (3, 6, 180).

Но концепции норманизма в его работах уделяется самое пристальное внимание, он стал первым и непримиримым ее критиком. Возможно, что непримиримость объяснялась в определенной мере тем, что норманизм по своему светскому характеру относился к историческим исследованиям нового типа и уже одним своим появлением снижал уровень надежд, возлагаемых на новую историческую литературу. Но главное, разумеется, заключалось в несогласии Ломоносова с основными посылками этой концепции.

Возражение вызывало признание русского народа пассивным объектом иноземного влияния. Сторонник быстрого, самостоятельного развития русской науки, экономики, культуры увидел в норманизме помеху для столь необходимого развития страны, воздвигаемую скептическим неверием в силы русского народа, искони-де неспособного к самостоятельному, упорядоченному существованию.

В норманизме история приводилась в подозрительное соответствие с политикой предпочтения иностранных специалистов и ученых русским, против которой боролся Ломоносов и его единомышленники, в основе которой лежало стремление, прочно сохранявшееся в дворянско-феодальном государстве, препятствовать росту и влиянию демократических слоев русского общества.

Его не устраивал в норманизме также примат государственного начала над народным. Ломоносов отдавал должное значению государственной организации, но в его сочинениях первенствовала идея не государства, а народа. В отличие от Ломоносова Н. М. Карамзин писал историю государства российского и «начало Российской истории» (42, 112) вел от призвания варягов. По С. М. Соловьеву, это призвание «есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю» (92, 130).

Заглавие первой части «Древней Российской истории» не оставляет сомнений, что история России начинается не с прихода варягов,— «О России прежде Рурика». Первая часть занимает более трети книги, состоит она из 10 глав, одно название которых показывает, что в историческом исследовании Ломоносова на первом плане находится «народ в его исторической жизни»: глава первая — «О старобытных в России жителях и о происхождении российского народа вообще», глава вторая — «О величестве и поколениях славенского народа», глава третья — «О дальной древности славенского народа», глава четвертая — «О нравах, поведениях и о верах славенских» и т д.

У Руси длительная история, и Рюрик появляется на этапе, далеко отстоящем от ее истоков, которые уходят в давнее существование славянских племен. Древность славянских народов Ломоносов доказывает ссылками на свидетельства античных авторов; вместе с тем он опирается на свое видение истории как процесса, продолженного в настоящем. Он учитывает современное ему состояние славянских народов, занимающих обширные территории: существует «множество разных земель славянского племени... не токмо по большей половине Европы, но и по знатной части Азии распространенных славян видим» (3, 6, 174—175). Это состояние сравнивается с положением славян почти на тысячу лет ранее, но и тогда, «во дни первых князей российских», «множество и могущество славенского народа уже... известно из Нестора и из других наших и иностранных писателей» (там же). «Сравнив тогдашнее состояние могущества и величества славенского с нынешним,— пишет Ломоносов,— едва чувствительное нахожу в нем приращение... величество славенских народов, вообще считая, стоит близ тысячи лет почти на одной мере» (3, 6, 175—176). Но сведения о славянах уходят и в более ранние века. Известно, что уже к I в. н. э. они занимали большие пространства и принимали участие в мировой истории; они «весьма много» содействовали «разрушению Римской империи», в походах готов, вандалов, лангобардов «немалую часть воинств... славяне составляли; и не токмо рядовые, но и главные предводители были славенской породы» (3, 6, 176; 178).

Выстраивается своеобразный силлогизм, одна из посылок которого характеризует современное исследователю состояние процесса, вторая — течение этого процесса на более ранних стадиях, и, наконец, вывод касается истоков процесса, в данном случае начала истории славянства. Оно, естественно, значительно отодвигается от тех времен, когда наблюдается уже зрелая стадия процесса: «...о древности довольное и почти очевидное уверение имеем в величестве и могуществе славенского племени, которое больше полуторых тысяч лет стоит почти на одной мере; и для того помыслить невозможно, чтобы оное в первом после Христа столетии вдруг расплодилось до толь великого многолюдства, что естественному бытия человеческого течению и примерам возращения великих народов противно» (там же). Вывод Ломоносова заключался в том, что славяне задолго до нашей эры утвердились в Европе, на какое-то время они были вытеснены римлянами из придунайских областей, но вернулись сюда после падения Римской империи.