Логово зверя - [74]

От этих мыслей его, несмотря на стоявший в подвале пронизывающий холод, кинуло в жар. Голова пылала огнём, а перед незрячими глазами мелькали жуткие, пугающие образы.

Взбудораженный и подстёгнутый ими, он ускорил шаг – и наткнулся на стену. Ободрённый тем, что достиг наконец точки опоры, он, перебирая руками по шершавой облупленной поверхности, по которой ползли струйки воды и шустро бегали мокрицы, пошёл дальше вдоль неё, надеясь рано или поздно достигнуть какого-то выхода.

И в этот миг он в третий раз услышал пронзительный, полный надрыва и муки Маринин крик. Причём теперь он раздался совсем рядом и прозвучал очень явственно и чётко. Новым было также то, что на этот раз её крик был не одинок: почти одновременно с ним послышался хриплый сердитый рык и ещё какие-то не совсем ясные звуки.

Юру прошиб холодный пот. Сердце выскакивало из груди. В голове мутилось. Он понял, что Марина и незнакомец находятся по ту сторону стены, вдоль которой он брёл. Брёл, как ему казалось, уже довольно долго. И если в ближайшие секунды он не найдёт входа в соседнее помещение, для неё всё будет кончено. А значит, и для него тоже…

Он хотел крикнуть ей в ответ, дать ей знать, что он здесь, рядом, что он идёт к ней на помощь. Но не смог выдавить из себя ни звука. Ответный возглас застрял в его сведённом спазмом, будто сжатом чьей-то рукой горле и вырвался наружу лишь в виде глухого, сдавленного стона.

Судорожно стиснув зубы и до боли вдавливая пальцы в мокрую шероховатую стену, он, ускоряя шаг, шёл дальше, напряжённо вслушиваясь в происходящее за ней и чуть не плача от обиды, досады, мучительного чувства вины, ощущения своей беспомощности и никчёмности. И острой, рвущей сердце жалости к той, которая так любила его, так верила в него и которую он не смог защитить, уберечь, спасти.

И вот, когда он уже почти утратил надежду и был близок к отчаянию, рука его соскользнула с каменной стены и упёрлась в металл. Это была дверь! Едва не задохнувшись от нахлынувшей радости, он стал лихорадочно шарить по двери пальцами в поисках ручки и, быстро нащупав её, потянул за неё. Однако дверь не открылась.

«Неужели заперта?» – со страхом подумал он и дёрнул сильнее. Дверь снова не шелохнулась, стояла как влитая.

У Юры на лбу выступила испарина. Он задыхался от волнения и бессильной ярости. Кровь, точно молотками, стучала в висках.

И в этот момент он снова услышал голос Марины. И уже не просто её крик, сопровождаемый низким, рокочущим звериным рычанием, а отчётливо расслышанный им зов о помощи. Словно почувствовав его присутствие, то, что он здесь, совсем близко от неё, что их разделяет только эта стена с наглухо закрытой дверью, и зная, что никто на свете не может спасти её, никто не явится к ней на выручку, кроме него, – она, очевидно в последнем отчаянном усилии, выкрикнула его имя.

Кровь ещё сильнее бросилась ему в голову. Сам, точно зверь, невольно зарычав от охватившего его бешенства, он опять ухватился за ручку двери и рванул её с новой, неизвестно откуда взявшейся силой.

И, совершенно неожиданно для него, дверь слегка подалась. Тогда он, поняв, что она не заперта, а просто осела и заржавела оттого, что её, по-видимому, уже много лет никто не открывал, уцепился за ручку обеими руками, упёрся левой ногой в край стены и, напрягшись всем телом, казалось, каждым мускулом, потянул дверь на себя. И она, вынужденно подчиняясь его неистовому напору, медленно, будто нехотя, с тонким протяжным скрипом отворилась.

Яркий белесый свет, мощно ударивший ему в глаза, на несколько секунд ослепил его. Хотя в действительности свет, озарявший помещение, на пороге которого оказался Юра, был совсем не ярок. Но его, пробывшего довольно продолжительное время в абсолютной темноте, и это бледное, приглушённое освещение больно ударило по глазам и заставило зажмуриться.

Однако, понимая, что у него нет времени на то, чтобы привыкать к свету, он почти сразу же с усилием открыл глаза и, преодолевая сильную резь в них, быстро огляделся. Он спешил узнать главное: успел ли он? Может ли он ещё что-то сделать? Жива ли она?..

Она была жива. Пока ещё жива… В смятой и разорванной футболке, с разметавшимися, спутанными волосами, утратившими всю свою мягкость и блеск, с белым как полотно, без единой кровинки лицом, искажённым гримасой боли и ужаса, на котором выделялись померкшие, замутнённые глаза, казалось, уже тронутые печатью смерти, – Марина, растерзанная и полубезумная, сжалась у дальней стены и распахнутыми, будто в изумлении, стеклянными глазами смотрела на своего мучителя.

Тот стоял в метре от неё. В свободной, непринуждённой позе, чуть склонив массивную кудлатую голову, словно вырубленную из чёрного камня, твёрдо расставив толстые, как столбы, ноги с крупными широкими ступнями и уронив вдоль тела длинные могучие руки с огромными жилистыми кистями, которыми он беспрерывно пошевеливал, сжимая и разжимая громадные кулаки, способные одним ударом уложить быка. Он внимательно, как будто с интересом, алчно посверкивая маленькими, глубоко запавшими глазками, рассматривал скорчившуюся у его ног, полуживую от страха, находившуюся на грани жизни и смерти девушку, у которой уже не оставалось сил не только для сопротивления – в данном случае совершенно бессмысленного, – но даже для того, чтобы крикнуть. Он слегка покачивал головой, склонял её то в одну, то в другую сторону, будто хотел получше разглядеть свою жертву, прежде чем покончить с ней, изучить её во всех подробностях и, возможно, запечатлеть её образ в памяти. И негромко, глуховато рычал, как бы выражая этим грудным, вибрирующим рыком своё удовлетворение и предвкушение чего-то острого и пряного. И бесконечно приятного для него.