Логово смысла и вымысла. Переписка через океан - [10]

Соображение относительно статьи о Гумилеве в Вашем письме меня поразило. Идея плагиата, хотя и старая, но меня всегда приводила в изумление. Как же надо не любить себя, чтобы пользоваться чужой славой.

Зачем это понадобилось бывшему разведчику[40], я тоже не знаю. Полагаю, что это игры обслуги. Вряд ли сам Карпов эту статью бы и нашел. Но опять, зачем?

Из моих последних событий, в них я предстаю, как человек любящий подтравливать окружающих, это мое выступление на Мандельштамовской конференции у нас в Институте. Но это связано с некоторым раздражением, что никто и ничего не читает. На конференцию я пошел только потому, что в списке выступающих числилась М. Чудакова[41]. И в этот раз она говорила очень интересно, все остальное было средне. Кое‐что любопытное говорил о «Мандельштамовской Москве» ее автор — книга у меня есть, я ее в свое время прочел, но фамилию не помню[42]. Но здесь надо вспомнить еще и мой роман, который Вы в марте, конечно, уже получите. В нем есть три любопытных места, касающиеся О. Э. [Мандельштама][43].

Во‐первых, как мне кажется, я в известной мере разгадал загадку отзыва о Мандельштаме Пастернака Сталину[44]. Вовторых, полагая, что О. Э. не каждому встречному читал свое стихотворение «…век‐волкодав»[45], а все же людям своего круга, т. е. пишущим, я задался вопросом: так кто из своих выдал? И на этот вопрос, заданный мною в самом конце собрания, я получил ответ: многим читал, несколько человек, видимо, и написали. Ах, как бы мне хотелось узнать имена этих конкретно выдавших. Но был еще и третий момент отчасти у меня в романе проработанный. Самый последний публичный творческий вечер Мандельштама состоялся в Литгазете, которая помещалась на 2‐м этаже нашего дома. А этажом ниже, в бельэтаже, находился, видимо, общий зал. Надо видеть этот зал в нашем институте сегодня. По стенам — три портрета поэтов ХХ века, которые в последний раз в своей жизни публично читали стихи в этом зале: это Есенин, Маяковский и Блок. Все это рассказав, я предложил восстановить историческую справедливость[46].

Теперь я, как обычно, буду ждать, кто об этом же самом скажет еще раз, но в качестве своего собственного откровения.

Из последних литновостей роман Улицкой — еще не читал, и премия Солженицына Е. Чуковской. Прочел сегодня ее интервью в «Р. Г.» и в связи с этим вспомнил некоторые пассажи из дневника деда[47].

Здоровья, не забывайте.

С. Н.

_______________

Семен Резник — Сергею Есину

4 марта 2011

Дорогой Сергей Николаевич!

Только собрался отправить Вам ответ на прошлое письмо, как получил новое, чрезвычайно для меня интересное!!

Но я на него пока не отвечаю, а посылаю Вам то, что только что закончил (писал в два приема). И с ним посылаю статейку обо мне из ж‐ла «Лехаим»[48] — Вы его вряд ли читаете. Но сначала откройте письмо, а потом уже статейку, хорошо?

Еще раз напоминаю — жду Ваш почтовый адрес, чтобы послать книгу.

Ваш С. Р.

Уважаемый Сергей Николаевич!

Теперь я затянул с ответом и, прежде всего, хочу предложить — давайте не считать себя обязанными друг перед другом в этом отношении. Напишется сразу по получению письма, хорошо, а нет, значит, напишется позже, не будем из этого делать проблемы.

Книгу Вашу буду терпеливо ждать и прошу еще раз сообщить Ваш адрес, чтобы послать Вам мой роман.

Письмо Ваше снова вызвало у меня ассоциации с прошлым — вероятно, это возрастное. Пушкин, едва перевалило за тридцать, стал вздыхать, что лета к суровой прозе клонят, ну, а когда перевалило за 70, то клонит к мемуарам.

Вы, безусловно, правы, что в нашей жизни очень многое зависело от конкретных людей «на местах», ибо перестраховывались по‐разному: кто больше, кто меньше, кто от большого ума, кто по глупости, кто от излишней осведомленности, а кто на всякий пожарный. А еще вкусовщина, отсутствие чутья к художественному слову, наконец, мелкая зависть — ведь сколько сидело по редакциям несостоявшихся письменников, озлобленных неудачников, элементарно завидовавших чьемуто успеху!

Сейчас, вглядываясь в те годы, я понимаю, как мне фантастически повезло, что я попал в серию ЖЗЛ, которой тогда руководил Юрий Николаевич Коротков. Это был поразительный человек, причем он сам рос духовно и нравственно на моих глазах, и я, будучи еще очень молодым, неустоявшимся человеком, формировался под этим влиянием. А с чего начался этот процесс, и откуда все это у него пошло, для меня так и осталось загадкой. Он ведь был провинциалом с очень скромным формальным образованием — аж Воронежский пединститут! Да и в том институте, он, как можно было понять с его слов, не столько учился, сколько занимался комсомольской работой, и, будучи энергичным парнем, сразу попал в райком, потом в горком комсомола, оттуда в ЦК (так он попал в Москву). Представляете, каким надо было быть правоверным и ортодоксальным, чтобы в короткий срок, без связей, проделать такую карьеру! В ЦК комсомола, правда, у него не заладилось. Его взяли референтом к кому‐то из высшего начальства, вернее спич‐райтером, но эти самые спичи у него не шибко получались, и тогда его спихнули в «Молодую гвардию», и так как диплом у него был исторического факультета, то поставили завом ЖЗЛ. Тут он нашел себя — не иначе, как на небе был разложен этот пасьянс. Только что прошел 20‐й съезд