Лога - [65]

Скоробогатову стало нестерпимо скучно. Ему хотелось видеть возле себя женщину, которая бы его ласкала. Он закрыл глаза и вспомнил Наталью, потом представил себе Марию Петровну, ее глаза, выглядывающие из-под козырька.

Тихий шорох послышался рядом в комнате. Ему стало обидно за себя.

«А, может быть, сам виноват?» — подумал он, и в воображении возникла молчаливая, с грустными глазами Татьяна, тихо забившаяся в угол с Гришуткой.

— Татьяна, — тихо позвал он.

— Ну?..

— Иди-ка сюда!.. Ну, иди, поговорить мне с тобой охота.

Татьяна вошла тихо и села у окна.

— Ну, сядь сюда, — на кровать. Ну, что ты сторонишься?.. И сына от меня поодаль держишь. Воспитываешь какого-то звереныша.

— Тебе же нет дела ни до меня, ни до сына. Хотя бы раз промолвил, чтобы Гришутка около тебя жил.

Макар вздохнул:

— Не живем мы с тобой, а мучаемся. И ты мучаешься, и меня мучаешь, и я… Хоть бы ты сказала, почему это так выходит?

Он говорил тихо и ласково.

— Ну, сядь сюда! — сказал он.

Татьяна перешла и стала у кровати. Макар взял ее руку. Рука Татьяны была тонкая, бледная, холодная. И сама Татьяна на этот раз была бледна. Под глазами синели густые полукруги. Глаза были широко открыты, точно она в первый раз увидела мужа.

— Ну, сядь!

— Я… Я не знаю… Жизнь у нас действительно непонятна, — заговорила она. — Мне кажется, что мы не понимаем друг друга. Не могу понять, зачем мы с тобой поженились? Когда я училась, то думала совершенно о другом… Я думала, что выучусь, и у меня будет какая-то цель в жизни. А теперь я чувствую, что я живу бесцельно, только для того, чтобы быть твоей женой и все… носить ребят…

— Чего же тебе нужно?..

— Я хочу что-то делать. Работы бы мне какой.

— Куда я тебя — в контору, что ли, посажу или смотрителем рудника? Ты там не смыслишь. Да и как? Вдруг баба — смотритель? Ха! Смешно…

Скоробогатов вспомнил, как говорил Маевской:

«Мне бы такую жену, чтобы правой рукой моей была». Теперь это желание показалось ему неестественным.

— Не понимаешь ты меня! — Татьяна прошлась по комнате, ломая пальцы. — Я давно с тобой хочу поговорить… Я хочу быть самостоятельным человеком — независимым.

— Это как?.. Что хочу, то и делаю! Куда вздумаю, туда и пошла?

Татьяна остановилась и в упор посмотрела на мужа с удивлением и досадой.

— Не понимаем мы друг друга и разговариваем на разных языках, — проговорила она. — Что значит быть свободным и независимым человеком? Неужели ты не понимаешь? Я должна быть на своих ногах и возле тебя и без тебя. Муж ты мне на одно мгновение, а остальное время — ты, просто, близкий человек.

Макар, подложив руку под голову, смотрел в потолок.

— Н-не понимаю, — проворчал он.

— Ну, значит, тебе и не понять меня. Я не хочу быть вещью, украшением твоего дома, я пойду работать.

— Куда?

— Мои подруги по гимназии все на работе и чувствуют себя свободно.

— Это учительши?.. И ты, что ли, туда же?

— А хотя бы?

— Что тебе — есть нечего, носить нечего?

У Татьяны потемнело лицо.

— Странный ты человек, — сказала она.

— Ну, нет!.. Шалишь!.. Чтобы жена золотопромышленника была учительшей, — это курам на смех!

— Значит, нет?

— Нет!

Татьяна, гордо закинув голову, вышла, а Скоробогатов встал, как побитый. Весь этот день он разговаривал с нею нехотя. Он еще острее почувствовал сложные отношения, которые у него были с женой.

Гриша попрежнему стороной обходил отца и жался к матери. И жена попрежнему избегала ласк мужа.

— Слушай, Татьяна, долго будет это? Зачем ты шла замуж за меня? — спросил ее Макар решительно.

— Всегда можно ошибиться в человеке! — ответила она.

Макар не знал, что сказать на это и только скрипнул зубами.

Несколько сблизились они после освобождения Малышенко из тюрьмы под солидный залог. Татьяна забыла обиды, нанесенные ей, она чувствовала, что муж как будто изменяется. Он стал относиться к ней внимательно, осторожно.

В конце марта судили Малышенко. Скоробогатов никак не ожидал, что его осудят так жестоко.

— Неправильно рассудили, — рассказывал он дома, Шумно раздеваясь в передней. — Шесть лет каторги!.. Думать надо!.. А Исайка-то Ахезин, что замышлял! Затопить меня хотел! Вот он, радельник! Сволочь!

Выслушав сына, Яков со вздохом сказал:

— Эх, времена подходят! Кто кого смог, тот того и долой с ног. То ли дело прежде… Войну, по-моему, надо. Тесно на земле стает жить.

Когда к Скоробогатову пришел нанятый им защитник Столяров за гонораром, Макар отсчитал ему деньги, недовольно хмуря брови:

— Не защищал, а мямлил! Громить надо бы этого одра Ануфриева. От злобы на людей он весь высох.

— Нельзя, Макар Яковлич! Тут, видите ли, под дело подвели особую подоплеку.

— Подоплеки под рубахи подшивают.

— Ну, это так говорится. Судили более не за убийство, а за организацию коллектива.

— Какая там организация — старатель старателя кулаком по башке кокнул? Надо было Исайку Ахезина запутать. Эту стерву горбоносую надо было пришить.

— Вы говорите против себя… Против своей пользы.

— Какая тут польза? Вы пользу отнимаете. Я бы этого Малышенко к своему делу на золотую цепь приковал.

— Недооценка, Макар Яковлич! — Столяров ходил по комнате и ерошил пушистые волосы. — Вы поймите, что развитие таких коллективов и под руководством таких крепких людей, как Малышенко, повлечет за собой социальное изменение всей жизни.