Лога - [26]

После ночи, проведенной с Натальей, он жил хмельными воспоминаниями. Тело его вздрагивало от незнакомого нового чувства. Грудь ширилась. Хотелось улыбаться темным складкам горных далей, выплывающих из утреннего тумана, хотелось крикнуть во весь голос навстречу заре…

Он не заметил, как вышел из узкой просеки, разрезавшей густую сосновую гриву, к Холодному ключу.

— Макар Яковлич!.. А где у тебя Наташенька?

Макар посмотрел вдоль дороги, вьющейся через свалки. Васена шла рядом с Гурьяном. Ее веснущатое, длинное, с тяжелыми щеками, лицо улыбалось. Гурьян, без кушака и картуза, с расстегнутым воротом, пошатываясь, пилил на гармошке. Васена, помахивая рукой, крикнула:

— Разговелся?

— Чего?

— Разговелся, говорю я?.. Эх, и молодец Наташка! Знает, где еще не полакали, — напилась.

— Брысь, плесень! — злобно оборвал ее Макар и, сдвинув брови, ушел.

IX

Прииск Скоробогатова часто посещал Исаия Ахезин. Он всегда ездил на двухколесной «качалке». И он и его гнедой меринок хорошо понимали друг друга. Когда Ахезин был в добром расположении духа, меринок его не спеша трусил по лесным дорожкам, слушая монотонные псалмы, которые распевал хозяин тощеньким, надтреснутым голоском.

Время, нагружая год за годом на плечи Ахезина, понемногу горбило его и проводило глубокие складки на лице. Горбатый нос заострился и заглядывал через посеребренные усы в рот, а живые маленькие глаза прятались глубже и глубже под густые брови.

Макар хмурился, когда маленький штейгер внезапно появлялся на руднике.

— За каким чортом опять принесло этого суслика? — ворчал он.

Иначе его встречал Яков. Улыбаясь виноватой улыбкой, он забегал вперед, когда Ахезин шагал по прииску, И по-хозяйски окидывал глазами разработки.

— Что ты перед ним скачешь, как собачонка? — спрашивал иногда Макар отца.

— Хм-м… Кто бы ни был, а начальство. Поставят палку — и то подчинись.

— Какое он тебе начальство?..

— А как?.. Старший щегерь называется.

Макар презрительно отворачивался от отца.

Как-то раз, обходя скоробогатовскую делянку, Ахезин остановился, сердито постукал толстой суковатой палкой из вереса и ядовито хихикнул.

— Хе-хе… Вы что это, а?.. Яков Елизарыч?

— Чего, Исаия Иваныч?..

— А смотри-кось!

Ахезин указал на шахту, которая была за гранью их делянки.

— Что такое?! — не понимая, спросил Яков.

— «Чего такое?»… Вздуть вас нужно!

— За что, Исаия Иваныч?

— За спрос! Зачем зарезались? Грань-то ваша где?..

— Это что-нибудь прошиблись, Исаия Иваныч!

— Я вам прошибусь! Аркашка-то бывает у вас?…

— Какой Аркашка?..

— Ну, какой Аркашка? Киселев — штейгер!..

— Бывает… Каждодневно приходит Аркадий Иваныч!

— Кривой чорт!.. Что он у вас вместо чучела здесь? Поди, с девками только валандается?

Исаия, постукивая сердито по грунту уезженной дорожки палкой, быстрыми шажками ушел.

Яков, озабоченный, сказал сыну:

— Заметил Исаика-то, что мы на заводскую землю зарезались.

— Ну, и что же?

— Как что? Докажет…

— Ну, и пусть доказывает! Не его это дело, что мы зарезались! Срывку ему надо, а я ему не дам!

— Как хочешь… Я неграмотный… Только ты того… неладно делаешь! Слыхал я, что Аркадия Иваныча хотят убрать отсюда, а доводку будет делать Ахезин. Аркашку, сказывают, на Вилюй переводят.

Эта новость озадачила Макара, и он серьезно задумался. Он хорошо сработался с Аркадием Ивановичем Киселевым, который обходился ему довольно дешево.

Седенький, изношенный, кривой на один глаз, в синих очках, штейгер Киселев был невзыскательный человек.

Вечерами он вскрывал грохота, но сполосок делали Скоробогатовы сами, ссыпая «интерес» — платину в банку столько, сколько хотели. Яков сам «обрабатывал» Киселева. Для этой цели он держал на прииске подставную работницу — Фимку, которая всех добросовестнее исполняла «дело».

Фимка заигрывала со старичком. Она хватала его, трясла и, улыбаясь в лицо, спрашивала:

— Что долго не приходил к нам?

— Дела, Фимушка! А ты чего это к старику-то ластишься?

Фимка тихо ему шептала:

— Эх ты! не понимаешь ты меня, Аркадий Иваныч!…

И, будто обидевшись, Фимка отходила в сторону, а когда Киселев вскрывал грохот, она, улыбаясь, манила его пальцем.

Штейгер, потоптавшись на одном месте, отходил от грохота:

— Ну, так валяйте, ребята, действуйте, а я отдохну. Устал я…

Он уходил к Фимке, а Скоробогатовы в это время «действовали».

Фимка, увидя, что Аркадий Иванович направляется к ней, уползала за куст и, как будто не ожидая его, задумчиво смотрела в небо, сидя на траве.

— Ты чего это, Фимушка, такая печальная?..

— Так, Аркадий Иванович! Тоскливо что-то. Сядь!

Она, ласково глядя ему в синие очки, указывала

место рядом с собой. Некоторое время они сидели молча.

— Вот я думаю про себя, Аркадий Иваныч! Почему-то мне не нравятся молодые ребята. Не люблю я их!

— Ишь ты! Ну, старичка какого-нибудь займи!

— По душе нету, Аркадий Иваныч. Вот ты мне глянешься, так на меня внимания не обращаешь.

— Фимушка! Что ты говоришь-то?.. Да разве пара я тебе?

— Славный ты! Да разве ты старик? Хы!.. Все бы такие старики были! Глянется мне, как ты на своей скрипке играешь. Так душу вон вытаскиваешь, когда играешь. Ты бы когда-нибудь пришел со скрипкой да поиграл бы…

Фимка прижималась к старику. Обхватив ее талию, Аркадий Иваныч замирал и сидел, глядя в небо стеклами очков. Фимка обвивала крепкими руками шею старичка, прижимала его лицо к своей груди.