Лодки уходят в шторм - [50]

— Ах, как это взорвало бы Мугань, как взбудоражило бы! — Глаза Сухорукина лихорадочно засверкали. — Неудержимый поток хлынул бы в Ленкорань, разорвал бы на куски, растоптал бы комиссаров!

Рябинин со страхом смотрел на этот приступ садистской ярости. Но вот глаза Сухорукина погасли, и он устало усмехнулся.

— Ну да ладно, братец, я просто к слову сказал… А вот комиссара Отраднова не мешало бы убрать.

— Этого можно, — согласно кивнул Рябинин.

Сухорукина поразила такая готовность.

— Сам?

— Есть подходящий человек.

— Ну-ну…

И Сухорукин зашагал по комнате, снова уйдя в свои размышления.

15

Ульянцев не переставал удивляться: что за диковинные деревья растут в здешних лесах. Но больше всего его поражало железное дерево, не похожее ни на одно растение, виденное им в заморских странах. Вместо одного ствола сразу несколько, корявые ветви, прикоснувшись, срослись друг с другом и с ветвями рядом стоящих деревьев, придавая лесу какой-то фантастический, сказочный вид. А рядом — небольшое стройное дерево с ажурно вырезанной изящной листвой и крупными пучками мелких цветков нежно-розового и желтоватого цвета — знаменитая ленкоранская шелковая акация.

Со времени приезда в Ленкорань Ульянцев впервые выезжал в село, впервые любовался лесистыми окрестностями города. Сам город, зеленый, уютный, красивый, сразу же полюбился ему. Сейчас, очарованный окрестностями Ленкорани, он, спокойный и сдержанный человек, по удержался от восторженного возгласа:

— Что за дивные места! Вот закончим революцию, здесь и устроим вечную стоянку. Как, ребята, даете "добро"? — Он обернулся в седле к Салману и Сергею, ехавшим позади него и Агаева.

— А где, на Форштадте или в Герматуке? — наморщив нос, заулыбался Сергей.

— Приедем в Герматук, там на месте и решим, — ушел от прямого ответа Ульянцев.

— У нас лучше, Тимофей Иванович, — заверил Салман.

— Каждый кулик свое болото хвалит, — отшутился Ульянцев.

— Чего, чего, а болот у них хватает, — подхватил Сергей. — Всякие "морцо", "истили"…

— А что это?

— Водохранилища для полива чалтыка, — ответил Салман. — Зато какой у нас лес, какие сады!

Ульянцев и Агаев с добродушной усмешкой прислушивались к беззлобному поединку ребят. Став помощниками (и секретарями, и переводчиками, и своего рода адъютантами) двух ответственных руководителей Советской Мугани, они получили возможность все время бывать вместе.

Сегодня Ульянцев и Агаев решили побывать на рисовых плантациях. Была и другая причина совместной поездки. Едва только полковник Орлов стал командующим, он принялся за создание единой армии. Решено было также свести отряды селений Герматук, Дыгя, Сутамурдов и Гирдани в единую воинскую часть под командованием Агаева. И Ульянцев, и Агаев понимали, что посещение отряда политкомиссаром Реввоенсовета подымет авторитет командира отряда в глазах бойцов, подчеркнет его значение.

Лес поредел, дорожка вырвалась на равнину. Испарина леса сменилась мягким медовым запахом клевера.

Взору Ульянцева открылась обширная водная гладь, разлившаяся по предгорной низменности и отливающая изумрудной зеленью, разделенная сеткой земляных межей на небольшие равные площадки. Здесь работали женщины. Высоко задрав юбки, утопая по колено в грязной, нагретой солнцем воде, они шли длинными рядами, наклонившись над зелеными ростками. Над работавшими низко висела подвижная черная туча.

— Рисовые плантации? — спросил Ульянцев.

— Биджары, — кивнул Агаев, — пропалывают чалтык. Плохой сорняк — чаир. А тучу видишь? Комары!

Ульянцев смотрел на биджары, на горы, застывшие вдали огромными клубами синих облаков, и с досадой сказал:

— Такие красивые места, а климат гнилой.

— Влаги много. Болота, морцо, истили… Да и биджары почти круглый год залиты водой. Ай дад-бидад Ардебиль, если б здесь не было малярии!..

— Поедем туда, потолкуем с народом, — предложил Ульянцев.

— Сапоги в грязи застрянут, — улыбнулся Агаев. — Поедем в село, они придут. — Он обернулся к Салману: — Салман, скачи, скажи женщинам, пусть идут в село.

Салман пришпорил низкорослого коня и поскакал в сторону.

— Хороший парень, а, Серега? — сказал Ульянцев.

— Парень что надо! — похвалил Сергей.

— Счастливая женщина Джаханнэнэ, такого сына вырастила. И дочь у нее красавица, — сказал Ульянцев.

— Это не дочь, племянница, — поправил Сергей. — И невеста его.

— Багдагюль — невеста Салмана? Но она его двоюродная сестра!

— По нашим обычаям можно, — улыбнулся Агаев.

Ульянцев удивленно покачал головой.

— Осенью хотят свадьбу справить, — сообщил Сергей.

— Так она ж дитя! Лет сколько, тринадцать будет?

— Четырнадцать.

— Все равно дитя.

— Мусульмане говорят: кинь папаху в девочку, если устоит на ногах, значит, можно выдавать замуж.

— Чудно! — поразился Ульянцев.

Подъехали к селу. Камышовые и глинобитные дома под высокими крышами, высоко поднятые над землей, чтобы уберечься от летнего комарья, кишащего над болотами, напомнили Ульянцеву жилища, виденные им на островах Индийского океана во время похода крейсера "Россия". Дома были обнесены низкими камышовыми заборами. Во дворах стояли высокие двухколесные арбы, в мутных водоемах, спасаясь от жары, лениво лежали буйволы. Пахло горьковатым дымом кизяка. Откуда-то доносилась протяжная восточная песня, звонкий голос тянул ее на высоких нотах, певцу подыгрывала жалобная свирель, и от этой музыки сердце Ульянцева наполнилось печалью. Он с нежностью и тревогой подумал о Тане: как-то ей живется там одной? Правда, провожая его, Киров обещал позаботиться о ней, просил не беспокоиться, и все же… "Добрый день, дорогая моя Танюша! Сегодня ездил в талышские села. Места здесь дивно красивые, а живут люди хуже некуда…" — начали складываться в уме строки письма, которое он напишет вечером. Напишет и не отошлет.