Лодки уходят в шторм - [12]

Приезжий, видимо, впервые оказался в Ленкорани. Он шел не спеша, с интересом оглядываясь по сторонам. Постоял перед каменной оградой маяка, полюбовался его высокой круглой башней и двинулся дальше. Он свернул за угол и по тихой зеленой улице пошел в сторону Форштадта…

Вечером, едва войдя в сени, Сергей услышал мужские голоса.

— Отец вернулся? — радостно спросил он у матери, хлопотавшей у плиты.

— Нет, Серега, гость у нас.

В комнате за столом, слабо освещенные керосиновой лампой, негромко разговаривали Ломакин, временно поселившийся у них, и незнакомец, похожий на мастерового.

— Ты, Сережка? Знакомься, Димитрий, — обратился Ломакин к гостю, — Володин сын.

— Кожемяко. — Гость протянул над столом руку и так стиснул Сережкину, что тот чуть было не вскрикнул. „Ничего себе „кожемяко“! Такой и кости переломает!“ — Тезка, значит?

— Тезка. Ты вот что, Сережка, завтра пораньше зайди к Беккеру, скажи, пусть оповестят комитет. Гость из Баку, разговор будет.

Сергей кивал в ответ, разглядывая гостя: в глубоко сидящих глазах его затаилось такое выражение, словно он недоволен чем-то.

— Ну так вот, — продолжая прерванный разговор, начал Кожемяко. — Газеты и тут наврали с три короба. И каждый раз со слов „очевидцев“. Сперва газета „Азербайджан“ писала, будто кавалеристы подъехали к дому Ильяшевича, у которого происходило закрытое совещание, вызвали Аветисова и давай дубасить его чем попало. А он, мол, умолял: „Лучше расстреляйте меня!“ Ну и расстреляли.

— А совещание продолжалось, и никто не выбежал посмотреть, кто там мутузит старика? — усмехнулся Ломакин.

— Так получается, — кивнул Кожемяко. — А потом та же газета, опять же со слов „очевидцев“, сообщила, будто кавалеристы ворвались в дом Аветисова, он оказал вооруженное сопротивление, и тогда они прикончили его. Только в одном авторы этих сообщений не расходятся: мод, полковника Аветисова убили за то, что он ввел в войсках строгую дисциплину.

— Ну, я не был очевидцем. Но причина убийства известна мне доподлинно: хотел стравить людей на религиозной почве, как в Баку…

Вошла Мария, поставила на стол дымящуюся картошку, несколько луковиц, хлеб и соль.

— Кушайте, пожалуйста, изголодались небось, — она присела к столу.

Кожемяко извлек из деревянного чемоданчика краюху хлеба.

— В общий котел.

Все были голодны и вмиг управились со скудным угощением.

— Одним словом, — заключил Ломакин, — поприжали мы хвосты деникинским офицерам, заставили краевую управу считаться с волей красногвардейцев.

— Хорошо, если так, — усомнился Кожемяко. — А если они только затаились?

— От них всего можно ждать.

— Чем ждать да гадать, надо воспользоваться моментом и брать власть. Сил-то у вас слава богу.

— Да, силы есть, — раздумчиво ответил Ломакин.

— Слушай, а что за гидропланы у вас на Саре на приколе стоят? Неисправны или как?

— Почему неисправны?

— А далеко летают? Ну, скажем, до Красноводска дотянут?

— Да должны бы, — неуверенно ответил Ломакин.

— А до Астрахани?

— Чего спрашиваешь, когда бензину ни грамма.

— Выходит, дело за бензином? — задумавшись, Кожемяко твердо заявил: — Будет бензин!

На этот раз, для большей безопасности, комитет связи решил собраться не в Ханском дворце, а в доме Федора Беккера. Он жил в районе „чайграгы“, в глухом переулке неподалеку от круглой башни старой крепости, превращенной в тюрьму. По этому поводу Беккер пошучивал: „У меня самое тихое, спокойное место, живу под охраной тюремщиков“.

Постепенно начали собираться члены комитета. Вот пришел самый старший по возрасту, инвалид-фронтовик Иосиф Пономарев из Привольного. Друг за другом явились молодой рыжеватый Иван Сурнин из села Пушкино и Игнат Жириков, крестьянин из Николаевки, — все районы южной, степной Мугани были представлены здесь.

В назначенный час Сергей привел с Форштадта Кожемяко и Ломакина — после возвращения из Петровска его тоже ввели в комитет.

— Товарищи, — начал Ломакин, — к нам из Баку приехал ответственный товарищ Димитрий Кожемяко. Я лично знаю его с прошлого года. После мартовского мятежа он работал в Чрезвычайной военной комиссии по расследованию преступлений Дикой дивизии, а я выполнял его отдельные задания, пока не приехал сюда. Так что вот какой он человек… Товарища Кожемяко прислали к нам краевой и Бакинский комитеты. Мы с ним уже потолковали ночью, и он ввел меня в курс. Давайте теперь послушаем, что он скажет. Говори, Дима.

Кожемяко оглядел всех с выражением недовольства в глубоко сидящих глазах.

— Друзья, вы, конечно, информированы, что революционная борьба обретает сейчас новый, мощный размах по всему Азербайджану. Возьмем наш Баку. Пролетарии Баку начали оправляться после тяжелых потерь. Даже те из рабочих, кто по недомыслию ратовал за приглашение англичан, осознали, какую ошибку наделали. Теперь, куда ни глянь, на промыслах, на заводах и фабриках — везде рабочие открыто выступают против англичан и мусавата, за свободную торговлю с Советской Россией. Вот такая обстановка в Баку… — Кожемяко еще раз оглядел всех присутствующих, метнул быстрый взгляд на Сергея, притулившегося в уголке у двери, и продолжал: — Бакинский комитет использует настроения рабочих. Скажу по секрету: есть решение провести двадцатого марта мощную однодневную стачку. Отметим полугодие расстрела комиссаров. Теперь мы знаем кой-какие подробности о их гибели. В Баку вернулись товарищи, сидевшие вместе с ними в красноводской тюрьме.