Лодки уходят в шторм - [110]

— Правильно! — воскликнул Сухорукин, поднялся на трибуну, сп осил у Канделаки: — Вы позволите? — И, не дожидаясь разрешения, заговорил: — Смею вас заверить, идея общемуганского съезда… — Он обернулся к Лидаку: — Ведь именно съезд вы имеете в виду, не так ли?

— Ну, можно и съезд, — согласился Лидак, не догадывавшийся о далеко идущих планах Сухорукина.

— Вот именно, съезд! — поднял вверх указательный палец Сухорукин и тоном учителя продолжал: — Что для нас сейчас важнее всего? Отстоять свою республику от внешнего врага. А что для этого необходимо? В первую очередь — мир и согласие в собственном доме. Как видите, план Реввоенсовета разгромить муганское кулачество, чтобы обеспечить спокойствие в своем тылу и затем обрушиться на внешнего врага, не удался. А почему? Потому что в дом соседа с ружьем не ходят…

— Так это ж они к нам с ружьем суются! — крикнули из зала.

— Пришибяне предлагали мир привольненцам, но те отказались. И что же? Сегодня мы скорбим о наших товарищах. Я уверен, если мы сегодня предложим муганцам мир, они не отвергнут его и плечом к плечу с нами пойдут против мусавата. Заключим мир и сразу же, немедленно, — вы помните, как сказано в письме: "Прозевать или растеряться — значит потерять все", — немедленно созовем съезд. Вот тогда и спросим их, как сказал товарищ Лидак, какую власть они хотят иметь.

— Дельно говорит! Правильно! Послать делегацию! — огласился выкриками зал.

Поднялся председатель Реввоенсовета Наумов.

— Вполне согласен с вами. Оба предложения — и товарища Лидака, и товарища Сухорукина — дельные. Только спешить со съездом не будем. Сперва посмотрим, захотят ли хошевцы пойти на мировую. Пойдут, тогда поведем работу среди крестьян, откроем им глаза…

Утром делегация, состоявшая главным образом из уроженцев муганских сел во главе с Румановым-Асхабадским, обойдя стороной Форштадт, направилась в Николаевку. Но едва они вошли в Кумбаши, их тут же окружили солдаты.

Кумбаши — это промысел в устье небольшой, заросшей камышами болотистой реки Кумбашинки, впадающей в море у Кызыл-Агачского залива, неподалеку от Перевала. Кумбашинка издавна славилась обилием кутума, любимой рыбы талышей, которая водится исключительно в южных водах Каспия. Крестьяне из окрестных сел каждую весну собирались здесь на массовый лов кутума. В прошлом веке промысел облюбовали новоафонские монахи. Они взяли в откуп реку и рыбу, запретили населению лов. Построили хорошо оборудованный промысел, кирпичную церковь — скит, двухэтажный каменный дом с кельями монахов. В начале революции монахи бежали, и дом пришел в запустение.

Вот в этот дом привели задержанных.

В сводчатой трапезной франтоватый Хошев, в нарядной белой чохе, подошел к ленкоранцам, присмотрелся к каждому, будто выискивая знакомое лицо, и наконец спросил:

— Ну-с, что скажете, "товарищи"? С чем прибыли?

— С добром и миром, — ответил Руманов-Асхабадский.

— Ах вот как! — иронически протянул Хошев. — А я думал, и вы хотите предъявить нам ультиматум.

Офицеры рассмеялись.

— Мы должны встретиться и побеседовать с вашими солдатами, — заявил Руманов-Асхабадский.

— Никаких митингов! — отрезал Хошев.

— Любопытно, о чем вы хотите говорить с ними? — спросил Могилевский.

— Потолкуем по-братски, растолкуем им, кто их настоящий друг, а кто враг.

— Они знают, их враги — большевики! — усмехнулся Хошев.

— Полагаю, вы не хотите, чтобы вас растерзали за смерть полковника Ильяшевича? — спросил Могилевский.

— Полковник жив.

— Неправда! — перебил начальник контрразведки Пирумов. — Его нет в Ханском дворце. Чекисты вывезли его из города.

— Повторяю, он жив, — ответил Руманов-Асхабадский. — А вывезли из города, чтобы не подвергать его жизнь опасности.

— Где он сейчас? — недоверчиво просил Хошев.

— На Саре. Под домашним арестом.

— Чем вы можете доказать это?

— Ну, если вы не верите мне на слово…

— Не верю! И пока вы не принесете собственноручного письма полковника Ильяшевича, никаких переговоров!

— Пусть кто-нибудь один идет, — подсказал Могилевский.

Хошев кивнул в знак согласия.

— И дайте ему коня, — сказал он. — Вы в седле держаться умеете? — иронически оглядел он "цивильную" внешность Руманова-Асхабадского.

Делегатов заперли в церкви, а Руманов-Асхабадский поскакал на остров Сару. Через два часа он вернулся с запиской Ильяшевича. Полковник подтверждал, что он жив и здоров, заперт в кубрике баржи, и слезно просит прислать ему самогона, потому что вот уже сколько дней у него во рту ни капли не было.

— "Батюшка" в своем амплуа, — буркнул Хошев. — Зовите делегатов.

Солдаты привели ленкоранцев.

— Итак? — высокомерно сказал Хошев.

— Реввоенсовет предлагает вам заключить мир и совместно выступить против мусаватских банд. Только по-честному, а не так, как в прошлый раз, когда вы…

— Короче! — резко оборвал Хошев.

— Вопрос власти на Мугани, как и во всем уезде, будет решен в дальнейшем представительным съездом, — ответил Руманов-Асхабадский.

Хошев внутренне ликовал. Он догадывался, зачем пришли делегаты большевиков, и заранее приготовил ответ. "Раз противник пришел с поклоном, значит, он обессилен, и теперь самое время добивать его".