Лодка в больших камышах - [6]

Я чувствую, что зареву сейчас. Особенно если вспомнить, что вещи Васькины уже собраны и после обеда он с отцом уезжает. Как перед маленьким, я сажусь перед ним на корточки, чтобы заглянуть в глаза, и говорю:

— Васька, я в гости к тебе приеду… Хочешь?

Но он отчаянно замотал головой: нет!

— Ты приедешь и уедешь. И опять навсегда. Как мама.

Он вздохнул и ушел. Ох как я ревела!..

Прощаться Васька не пришел. А. М. сделала с бумагами все, что нужно, Олег организовал трогательное прощание с отрядом. Я видела, что Савушкин подарил Ваське один из альбомов, где есть и мой портрет. И отец его торопит…

А потом, в сончас, Васька ворвался ко мне и сказал весело и виновато:

— Маша, я вот тут подумал: папа ведь всего на месяц уезжает, а тебя я до следующего лета не увижу. И чего я в этой Грузии не видел, одни народные артисты с кинжалами… А здесь Сёмка меня на болота обещал сводить, он все здесь знает… Маша, а можно я спать не пойду?

Эпилог

Я перебирала бумаги с первой смены. В окно лился свет осколка луны и фонарей. Стала читать список моего «первосменного» отряда. Мои малышатки… Вот и Васькина Ленка. Савушкина? Вот те раз! Я всегда быстро запоминаю имена, а фамилии в голове толком и не укладываются. Может, просто однофамилица? Надо у Савушкина спросить.

Пришлепал Васька, закутанный в одеяло, хвост которого волочился по полу.

— Не спится?

— Бессонница… — вздохнул он.

— А знаешь, Вась, у твоей Ленки из прошлой смены фамилия Савушкина. Может, она нашему Савушкину сестра?

— Сестра… — опять почему-то вздохнул Васька.

— Откуда ты знаешь? — удивилась я.

— А я сегодня его альбом смотрел. Открываю, а на первом листе — она. В красном сарафане и косыночке. И глаза на пол-лица.

У него самого сейчас глаза были в пол-лица. Два синих неба. Васька повозился, посмотрел в окно и вздохнул:

— Если бы я умел рисовать, я бы нарисовал ее так же.

Сёмка принес Марине охапку камышей. Она взяла, сдержанно поблагодарила и пошла в свою палату. Оттуда донеслись восхищенные ахи-охи.

Про любовь История вторая

Я представила, как Маринка сейчас с сияющими глазами (ведь Сёма не видит, можно и посиять) стоит посреди палаты, подносит к лицу бархатные камыши, которые Семён нарвал конечно же на Гнилом болоте — такие нигде больше не растут, а ходить туда строго-настрого запрещено. От камышей Маринкины глаза становятся еще темнее и таинственнее.

Маринка красивая. Глаза у нее такие, что ничего, кроме этих глаз, не видишь: темные, с поволокой. Цыганские глаза. И грусть в глазах — цыганская. Будто едет она в кибитке и отрешенно смотрит на горизонт. Сёмка был в нее влюблен. И при Маринке Сёма, заводила и душа любой компании, становился тихим, послушным, только хмурил темные брови. Маринка и Семён учились в одном классе.

— Они любят друг друга тысячу лет! — сказала мне по секрету Катеринка, которая тоже с ними училась.

По-моему, Катеринке нравится Сёмка, хоть она и не подает виду и всегда вроде бы переживает, если влюбленные ссорятся. Но часто я замечала ее внимательно-ласковый взгляд, направленный на этого сероглазого красавца. Он-то, конечно, не замечал ничьих взглядов, кроме Маринкиных.

И я улыбалась, вспоминая свою первую любовь, гитариста Митьку.

Однажды Семён подрался с Ванькой. Они сцепились в холле на первом этаже. Дрались молча, зло. Я бросилась в корпус с улицы, когда девочка из одиннадцатого отряда радостно сообщила:

— А у вас в отряде драка!

Но меня опередила Марина. Она не стала смотреть на происходящее, как половина отряда.

— Прекрати немедленно! — Сказать таким железным голосом даже у меня бы не получилось.

Она схватила тощего Ваньку за шиворот и стала оттаскивать к стене. Ух, каким гневом сверкали ее прекрасные «нездешние» глаза.

— Марина, не лезь! — крикнул разгневанный Семён.

Но тут подоспела я и окончательно разняла дерущихся.

Драки в нашем лагере под большим запретом. Я ничего не сказала А. М., а Олега предупредила, что на сегодняшнюю дискотеку Иван Кустов и Семён Арсеньев не идут. Олег даже не спросил почему, только сказал рассеянно:

— Хорошо, я останусь с ними… — и тяжело вздохнул. — Конечно, ради тебя, Маша, я готов на такие жертвы, но знай, что из-за этого может быть разбита моя личная жизнь!

Я рассмеялась, а Олег посмотрел на меня грустными глазами.

— Тебе хорошо смеяться, а, может, я влюбился первый раз по-настоящему? Может, только сегодня у меня есть шанс? Что тогда?

— Скажи хотя бы, кто она?

— Клянешься никому не говорить?

— Эту тайну я унесу с собой в могилу, — торжественно пообещала я.

— Нина.

Я улыбнулась: расстраивать личную жизнь своего напарника — это еще куда ни шло, но лучшей подруги — это уж слишком!

— Ладно уж, иди — выпросил.

Олег просиял:

— Машенька, я знал, что ты одна способна понять молодое, горячее сердце!

— Иди уж, «молодое, горячее»… Но укладываешь ребят тогда ты!

— По рукам! А из-за чего была драка-то?

Весь день Сёмка хмурил свои темные, будто нарисованные, брови, а Маринка демонстративно не обращала на него внимания. Когда они «случайно» оказывались рядом, она громким шепотом требовала:

— Скажи немедленно: из-за чего вы подрались?

«Немедленно» — любимое Маринкино словечко. Но Семён упрямо мотал головой и был непреклонен.