Лодка в больших камышах - [11]

— Не брошу!

— Сём, быстрее!

— Катря, не отставай!

— Да не отстаю я!

— Ро-о-ма!

Ромка плакал. Первым делом я увидела, что Ромка сильно хромает и плачет и что у Васьки порвана футболка, а на плече алеет глубокая царапина.

— Ой, Маша…

Сёмка так это сказал, будто мы в парке на прогулке встретились. Будто они не пропадали где-то целое утро, будто это не лес, будто только что не стреляли!

— Это солью, — со знанием дела сказал Васька.

— Ой, а в Ромку попали, — жалобно сказала Катеринка.

— Будет ожог, — уверил Семён, прижимая к груди огромный букет прекрасных пионов: розовых, белых, вишневых. Для Мариночки своей ненаглядной, конечно!

У меня ни слов, ни музыки, ни сил. Я развернулась и пошла к лагерю. Почему дети, которых я особенно люблю, доставляют мне столько хлопот? Почему они вечно ищут неприятности? Неужели я их за это и люблю?

Эти любимчики догнали меня (Василий нес Ромку на закорках), Катеринка виновато заглянула мне в глаза, Семён завздыхал у меня за спиной, а Васька пыхтел, не отвечая на периодическое Ромкино: «Вась, я сам пойду…» — и шмыгал носом.

Все их попытки что-нибудь сказать разбивались о мое каменное молчание.

В лагере я сдала Ромку медсестре Илоне, которая удивленно приподняла брови:

— Что это у вас сегодня?

Остальных отвела в столовую. А в сончас меня вызвал к себе директор. Неужели узнал? Неужели Илона рассказала?

— Проходите, Машенька, присаживайтесь. Ну как у вас дела в отряде?

Мне нравится наш директор. Он хороший. Но я его боюсь. Я вообще до сих пор боюсь учителей и врачей. А сегодня я особенно боюсь нашего директора, потому что если был выстрел, то и делегация от дачного поселка могла быть. И тогда мне попадет. Но главное, ребят за такие дела запросто могут выгнать из лагеря. А этого мне не хочется. Лучше я сама с ними поговорю, объясню им, что огородничество — это в общем-то то же воровство.

— У нас хорошо в отряде, — ответила я, а сама гадала: «Знает — не знает?»

— Отрядные дела проводите?

— Проводим.

— С Антониной Марковной общий язык нашли?

— Нашли.

— Ну а ребята как?

— Отличные ребята.

Куда же он клонит?

— Я тебя вот по какому делу вызвал, Машенька, — ласково промурлыкал Василий Николаевич. — К вам в отряд новая девочка приедет. Ты уж ее прими как надо… Ну ты знаешь.

— Василий Николаевич! Полсмены прошло! С чего вдруг мы с полсмены детей принимаем?

Прямо гора с плеч! У-у-уф!

— Ну-у, Маша… Во-первых, не полсмены, не преувеличивай. Говорю тебе: прими ребенка. У тебя же один выбыл? Ну и вот.

— В третьем отряде пятеро выбыло!

— Мария Сергеевна! Не спорь, сделай одолжение. Лучше тебя с этим ребенком никто не справится. Она тебе понравится, вот увидишь. Ну всё?

— Всё, — тускло ответила я и пошла к двери.

Нет, ничего, новенькая так новенькая, но у нас уже такой слаженный коллектив, а девчонки так неохотно принимают новеньких. Да еще насторожили слова Василия Николаевича, что никто лучше меня не справится. Опять какая-нибудь трудновоспитуемая?

Когда я уже занесла ногу над порогом, Василий Николаевич сказал:

— И еще, Маша. Поговори со своими оболтусами. Пусть на дачи больше не суются. А то я лично в город отвезу и родителям сдам. Понятно?

— Да. Понятно, Василий Николаевич. Конечно.

Я не знаю, как другие двенадцатилетние дети, но мои совершенно не умеют слушать. Они говорят все хором, на полную громкость, и у них найдется масса неопровержимых доводов, почему им необходимо было идти за пионами на дачи и что это не воровство вовсе, «а совсем другое», что и взяли-то они всего по цветочку на одиннадцати дачах и, вообще, у них есть причина, все объясняющая.

— Да, и какая же? — насмешливо спросила я.

И, как ни странно, они впервые смутились. А когда я зашла к себе в комнату, на столе у меня лежала охапка разноцветных пионов. Машинально я их пересчитала. Одиннадцать. Я вздохнула и больше не могла сдерживать улыбку.

А на следующий день приехала эта новенькая.

Ее звали Алёна Акинирова. Она была «девочка-супер» — так отозвалась о ней Валерик. Круглолицая, пухлогубая, темные глаза с прищуром. Очень загорелая. Шортики, стильная рубашечка, фенечки-браслетики, темные волосы завязаны небрежным узлом… Васька оглядел ее оценивающим взглядом, хмыкнул и стал насвистывать какой-то марш. А мне Алёнка понравилась. Этакий бесенок.

— Тебе всегда черти нравятся… — вздохнул Олег и покосился на Ваську.

— Да ладно тебе, все будет хорошо. Лучше кровать принесите ребенку со склада.

Через два дня в ночной беседе Васька сказал мне:

— Ох она и задавака!

— Кто?

— Да новенькая эта…

— А по-моему, ничего девочка…

— Ага, сто раз! Вчера звали ее в пионербол играть, она знаешь что ответила? Терпеть, мол, не могу ваш дурацкий пионербол, и, вообще, у меня есть дела поважнее!

— Так прямо и сказала? — удивилась я.

— Ну… почти… Но знаешь, Маша, по ее лицу и так все было понятно.

— А вы?

— Мы играть пошли. Выиграли.

— А она?

— Она… — Тут Васька будто споткнулся, будто он чего-то недопонимал, и ему было неловко. — Она в пятый отряд пошла.

Он шмыгнул носом и посмотрел в окно.

В пятом отряде отдыхали ребята из интерната для глухих и слабослышащих детей. Отряд был большой и разновозрастный. Ребята жили в лагере все лето, и у них была своя отдельная жизнь и, конечно, свои, интернатские, воспитатели — Марина и Алла. Ребята собрались хорошие, целыми днями они гоняли мяч на поле или играли в пионербол на площадке. Смотреть на это было жутковато. Потому что над площадкой стояла тишина. Только мячик: туп, туп, туп! Марина и Алла держались особняком и ребят своих к нашим не подпускали, будто боялись, что кто-то их обидит неосторожным словом или замечанием. Оно и понятно…