Лиза на мою голову - [5]

Рукожопая, мямля, дебилка, бестолочь – самые ласковые прозвища, которыми он меня награждал.

Я была для него самым большим разочарованием в жизни.

Училась неважно, но не потому, что глупая. Я понимала, что объясняли учителя, но во время контрольных просто не могла сосредоточиться, жутко боялась, что ошибусь, и в результате слишком медлила, перепроверяла. У доски вообще отвечать не могла. В общем, троечница с натяжкой, никакая не отличница.

Дома еще хлеще – стоило ему на меня посмотреть, и я обязательно что-то роняла, разбивала. У меня в его присутствии почему-то всё время тряслись руки.

Помню, когда меня удочерили Габарашвили, я еще не понимала, куда попала и чего мне будет стоить это удочерение. Я очень хотела понравиться, хотела, чтобы меня оставили, и бежала выполнять всё-всё, что мне говорили. Как-то раз меня попросили помочь на кухне с посудой. Я постеснялась сказать, что жутко неуклюжая и ничего бьющегося мне доверять нельзя. Решила сделать всё от мебя зависящее, чтобы ничего не разбить. Действовала очень аккуратно. Но когда несла стопку тарелок, чтобы расставить в шкафу, всё же упала и расколошматила… все до единой. Я тогда так разрыдалась, что возле меня собрались все сестры и успокаивали хором. А потом на крик пришел сам папа Авзураг…

Я думала, он мне задаст такую взбучку, что я буду заикаться при одном воспоминании, ведь тарелки ужасно дорогие. Мой биологический отец всё время твердил мне, что я очень дорого ему обхожусь, что на меня денег не напасешься, что я ходячее несчастье и мне надо дать ремня, а заодно сплавить куда следует. А Авзураг вместо взбучки сказал, что это ерунда и что у них еще много тарелок. Я была так растрогана, что снова расплакалась, и все снова бросились меня успокаивать.

Тем же вечером со мной долго беседовала мама Марисоль. Объяснила, что у них за ерунду не ругают, что посуда – фигня, а человек всегда важнее. И если я так люблю всё крушить, она подыщет мне такую работу, где мне нечего будет портить.

С тех пор я вроде как стала «уклюжей», по крайней мере посуду бить перестала. Меня даже назначили официанткой в ресторане, и я неплохо справляюсь.

Однако стоит мне вспомнить про своего папашу, и руки снова начинают трястись, а на душе становится гадко. Говорят, что такие раны лечатся временем, но за четыре года проживания в приемной семье мои лишь покрылись тонкой коркой, чуть задень – и так же больно.

В праздничные дни, когда собирается семья и нам дарят подарки, я вообще не могу оставаться спокойной. После смерти мамы мой папашка не подарил мне ни одной шоколадки даже на восьмое марта, ни цветочка на день рожденья, никаких девичьих радостей типа красивого платья или туфель. Ничего, что могло бы показать мне, что он хорошо ко мне относится…

Мне стоило больших усилий поверить в себя, понять, что я чего-то заслуживаю. И я изо всех сил старалась доказать это Габарашвили своей упорной работой и хорошим поведением. Думаю, доказала, но всё равно внутри меня живет червячок, который периодически вякает: «Недостойна! Рукожопая! Ничего ты не заслуживаешь! Тебя не за что любить!»

В праздники мне тяжелее всего, слишком много паршивых воспоминаний. Поэтому сейчас, как и раньше, в момент, когда папа Авзураг вручает мне коробочку с подарками, я невольно всхлипываю.

– Лизочек! Глазки опять на мокром месте!

Мама Марисоль идет ко мне, прижимает к своей большой груди. Она сама хоть и стройная, но грудь у нее – ого-го.

– Мое ты солнышко, ну поплачь, если хочется…

Она крепко меня обнимает, целует в макушку. Она высокая, с длинными черными кудрями, типичная восточная женщина.

Вроде бы понимаю, я для нее – разменный товар, но ведь и правда по-своему любит, хоть чуть-чуть… Да, она приемная, но другой мамы у меня нет, а поддержки очень хочется. И объятий, и ощущения нужности, тепла, и просто знания, что кто-то о тебе думает.

– А почему сегодня? Ведь еще не Новый год! – спрашивает Рита, пока мы распаковываем подарки.

– Мы расскажем, – с улыбкой отвечает приемный отец.

Я тоже открываю свою коробочку, а там… Кулон! Да не простой, а золотой! А к нему тонкая цепочка! Еще духи сладкие и красивый шифоновый шарфик, тонкий, словно паутинка. Мне достался голубой, у остальных девчонок другие цвета.

– Красиво-о-о… – тяну восхищенно, застегивая цепочку на шее.

Сестры в восторге, все смотрят на приемного отца с широкими улыбками и гадают, с чего вдруг такая щедрость. Золота нам обычно не дарят!

– Вы все самостоятельные послушные девочки… – начинает свою речь Авзураг. – На вас можно положиться, доверить вам самое дорогое…

«Эм… Что?» – хочу спросить, но, конечно же, молчу, жду.

– Мы с Марисоль уезжаем на Новый год отдохнуть в Тайланд, а вас, девочки, мы просим приглядеть за гостиницей и обеспечить комфорт нашим постояльцам. Если хорошо справитесь, по приезде мы отвезем вас в Геленджик в кино, потом на каток, а также выдадим вам наличности и позволим погулять по торговому центру. Каждая сможет купить себе то, что приглянется. Ну, как вам?

Девчонки принимаются визжать от восторга. Еще бы, в кино-то мы еще ни разу и не были. По крайней мере за все четыре года, что я здесь жила, нам такой культурной программы не предлагали ни разу.