Лия - [44]

Я был взволнован и нерешителен, когда постучал в дверь маминой палаты. Я мучительно обдумывал, как сказать ей обо всем этом — и о Нине, и о скорой выписке.

— Ты что-то от меня скрываешь, — с упреком проговорила мама и пытливо заглянула мне в глаза.

— Скрываю, — улыбнулся я, слегка покраснев.

— Ну, скажи мне.

— Я хочу, чтобы ты сама догадалась.

— Я сразу поняла, что речь идет о девушке, но все ждала, когда ты сам скажешь.

— Но… как ты догадалась?!

— Эх, Кристиан, мать обо всем догадывается.

— У меня есть одна бывшая соученица, — смело начал я. — Мы вместе окончили институт, и теперь она работает… осенью будет год… мы с ней хорошие друзья, она очень дорожит мной… и…

— Как ее зовут? — улыбаясь, прервала меня мать.

— Нина.

— Хорошее имя. А она красивая?

— Красивая.

— Я очень рада, что… она дорожит тобой. Главное, чтобы она тебя любила, ну а ты, я знаю, не обидишь ее. Вы будете жить в мире. Главное, чтобы она тебя любила… — мама долго и взволнованно говорила. От возбуждения у нее усилилась боль, она вся напряглась и плотно сжала губы. Через несколько мгновений боль утихла, и она спросила: — Когда ты приведешь ее, чтобы я могла на нее посмотреть?

— Мама, мне не хочется вести ее в больницу, чтобы она видела тебя здесь… Я поговорю с главным врачом, чтобы тебе позволили вернуться домой…

— Ох, Кристиан, сыночек, было бы очень хорошо, мочи моей больше нет тут лежать. В этой больнице и здоровый заболеет, понасмотревшись всякого.

— Я непременно поговорю с главврачом и, думаю, он тебя отпустит.

— Да, было бы очень хорошо, — мечтательно проговорила мама, — ты приедешь с Ниной, а я помогу со стряпней — плацынды, закуски, сладкое. Кому же, кроме меня, этим заняться, ведь твоему отцу ни до чего дела нет…

Я очень обрадовался, что сумел так легко уладить все проблемы, поначалу казавшиеся мне неразрешимыми. Попрощавшись с мамой, я, преисполненный надежд, отыскал своего друга-врача и сказал ему, что нужная психологическая атмосфера готова. Теперь осталось только одно — попросить у Нины руки. А если она не согласится и я потерплю неудачу, как и в случае с Лией? По правде говоря, я уже подумывал о такой возможности, и чтобы избавиться от неопределенности, решил поскорее встретиться с Ниной.

На следующий день Головастик ушел в министерство, и я несколько раз попытался дозвониться Нине, но безуспешно — то ли у них телефон сломался, то ли все время был занят. Отчаявшись, я с головой ушел в работу, забыв обо всем на свете. Я даже забыл о своем решении сказать Нине, что мама хочет ее видеть, и намекнуть, что я не против нашей свадьбы, сейчас или осенью. Мне не терпелось поскорее услышать ее ответ, хотя в глубине души был уверен, что Нина даст согласие. И все-таки, нет-нет да и закрадывалось легкое, но болезненное, как укол, сомнение, — а вдруг она откажет? Эти мысли навалились на меня всей своей тяжестью, когда раздался телефонный звонок.

— Алло, я слушаю вас! — сказал я, нетерпеливо ожидая ответа. Я был уверен, что услышу голос Нины. В трубке раздалось прерывистое дыхание, и в следующее мгновение целая гамма звуков полилась в мое ухо. Я отчетливо разобрал чириканье воробьев, свист падающей бомбы и глухой взрыв, за которыми последовали соловьиные трели, потом все стихло, и опять послышалось прерывистое дыхание…

Опять начинается! Обычно, когда рядом был шеф, я слушал до тех пор, пока раздавались стихи, после чего для проформы еще несколько раз кричал «алло», два-три нерешительных «да» и вешал трубку. Теперь, плотно прижав ухо к трубке, я слушал, как клокотание воды сменялось вдохновенными соловьиными трелями и неестественным шепотом:

…И если туч плывет гряда,

И всходит месяц ясный,

То это чтобы никогда

Мысль обо мне не гасла[2].

— Любезный! — со злорадством прокричал я. — Кто тебе позволил уродовать стихи Эминеску? Ты нахал, мой дорогой…

В трубке раздалось хихиканье, которое затем резко оборвалось.

— Даже если ты и женщина, — добавил я с удовлетворением.

Послышалось сухое цоканье, и после короткой паузы, кто-то зашептал:

— Товарищ Пэнушэ, почему ты такой сердитый? Раньше ты таким не был.

— Ага, наконец ты соблаговолил прошептать что-то другое. А я решил, что ты знаешь только стихи, — крикнул я, радуясь победе. — Почему, скажи на милость, ты не говоришь, как все люди, а шипишь, будто продал свой голос?

— Я простудилась… голос пропал, — прошептала моя таинственная собеседница.

— Ага, значит, ты еще и женского рода!

Не знаю, почему меня неожиданно осенила мысль, что это не кто иная, как Вероника, телефонистка, с которой я недавно познакомился, заказывая междугородний разговор. Она дала мне понять, что не прочь встретиться со мной, но я решил прикинуться простаком. На днях я случайно увидел ее на улице с Валерием. Вероника оказалась девушкой не первой молодости, высокой и ширококостной, с серыми глазами и пухлыми губами, очень веселой и живой.

В трубке на какое-то время воцарилась тишина, не слышалось даже прерывистого дыхания, затем опять раздался шепот:

— Ты не хотел бы встретиться?

— Милая, извини, но ты родилась под несчастливым созвездием. Тебе не надо было тратить столько времени на стихотворение, которое ты, к тому же, исковеркала на свой вкус, — с неожиданной радостью проговорил я. — А я тем временем нашел себе девушку, и скоро у нас свадьба.