Ливонская чума - [74]

Поскольку сам ливонец походил на разбойника, ночной люд, промышлявший на улицах Новгорода и лазивший по брошенным домам, его не сторонился. Чтобы не выдавать себя выговором, Иордан предпочитал изображать глухонемого и в ответ на все попытки заговорить с ним только мычал — весьма убедительно. При этом он улыбался и кивал головой, поскольку увечные люди зачастую оказываются еще и немного слабоумными.

Однако силой ливонец отличался большой и мечом владел отменно, поэтому его никогда не прогоняли. Говорили при нем все, что в голову взбредало, а после приглашали в какой-нибудь лакомый дом, где, возможно, придется отбиваться от сторожей или хозяев.

Иордан узнал несколько домов, которые слыли брошенными и где сходились эти темные люди для разговоров и отдыха. Чужой быт выглядел здесь каким-то обезличенным, как будто никогда и не жили здесь другие люди, как будто не было у этого дома ни хозяина, ни хозяйки. Если бы Иордан видел советские жилища, он бы поразился тому, каким обезличенным и вместе с тем индивидуальным может быть жилье. Как научились люди вкладывать часть себя в самые обычные пластмассовые предметы, отштампованные на фабрике в огромных количествах. Далекие потомки здешних новгородцев и ливонцев научатся отдавать тепло души вещам, которые есть у всех.

Но нынешние новгородцы таким искусством не владели. Каждая вещь в их домах была неповторимой. И нужно было обладать особым душевным холодом, чтобы обезличить эти интерьеры.

Тем не менее мародерам и разбойникам это превосходно удалось. Полотенца с вышивкой валялись повсюду, заляпанные грязными пятнами, захватанные черными руками, засморканные. На кроватях сбились простыни и одеяла, из перин сыпался пух, он прилипал к покрывалам, пачкал полы. Здесь тоже была грязь. По кроватям ходили сапогами — как будто нарочно для того, чтобы растоптать ушедшую отсюда жизнь, испоганить все, что только можно.

Досталось и посуде. Некогда нарядная, расписанная от руки, она вся пооблуплялась, была обкусана, надрезана ножами.

Среди этого хлама жилось легче — можно было ни о чем не задумываться. И память умерших ушла из испачканного дома.

Иордан испытывал острую боль, когда пытался представить себе этих людей. У него, всю жизнь посвятившего ордену, никогда не было настоящего жилища. Обжитого, обогретого дыханием, теплого, со своим собственным неповторимым запахом. Конечно, он страстно любил орденские замки, особенно Феллин, и всегда возвращался туда как домой, к чему-то родному. Но все же это не было его домом в полном смысле этого слова. Чужое жилище, такое старинное, на протяжении многих лет сохраняемое кем-то с благоговением, представлялось ему почти священным местом, а разорение дома выглядело в его глазах осквернением святыни.

— Началось-то все с немца, — говорил один из разбойников. — Помните, приезжал дурак-фокусник, какую-то пакость за деньги в клетке показывал?

— Был такой, — припоминали собеседники. — Точно. Дурак дураком. Ножи глотал зачем-то. Народ глазел, а кое у кого потом кошельки срезали.

— А с чего ты взял, будто с немца того и началась беда?

Иордан замычал, размахивая руками. Рассказчик глянул на него мимоходом, но особенного значения полоумному не придал. Помычит и успокоится. Он хорошо к делу пристроен, а когда все закончится, вернутся приказные люди и государевы служащие в Новгород — тогда придется шайке расходиться. И от немого избавляться — больно глуп. Такие немые могут и проговориться где не надо. Помычит, руками помашет — и готово обвинение, потащат человека государевы люди и подвесят за одно ребро. Пропадет из-за полоумного.

А пока — пока он шайке еще нужен, и самое время его прикормить получше. Потому что дело предстоит. Забавное, кстати, дельце. И барыш сулит немалый, если не зевать и все сделать с толком.

— Ты ешь, ешь, немой, — сказал ему один из разбойников и подсунул Иордану под нос миску с густой мясной кашей. — Набивай брюхо. И заразы не бойся. К нам не пристанет. Мы от этого дела весьма заговоренные. Дьявол бережет своих детей.

Посмеялись.

— Ну так вот, про немца. Его ведь в колодце нашли. Он, видать, первым от чумы помер. К нам завез и сам же от собственной пакости отбросил копыта.

— Понятно, — кивали кругом.

— Вопрос: кто его, братцы, в колодец кинул? Зарыли бы без шума, а вещички сожгли. Так нет, его нарочно бросили в воду. Отравить Новгород захотели…

Дело прямо на глазах принимало воистину нешуточный оборот. За отравление колодцев полагалась в Российском государстве лютая казнь, но даже до этой лютой казни подозреваемые в подобном черном деле доживали редко: обычно разъяренная толпа сама врывалась к ним в дом и растаскивала в клочья не только самого отравителя, но и всех его домочадцев.

И жутко, и потешно, а главное — чувство справедливости, каждому человеку от природы присущее, удовлетворялось такой местью полностью и, сыто рыгая, откидывалось на подушки, отдыхать и переваривать повинную кровь.

Сейчас заговорят о главном, понял Иордан. Они где-то услышали сплетни об отравителях, реальных или мнимых.

Нужно будет предупредить своих. Потому что именно такие беспорядки имел в виду Флор, когда говорил своему брату о том, что Новгороду еще предстоят трудные времена и будет работа и у Флора.