Ливиец - [105]

– Должно быть, люди старейшего уже сдирают доспехи с мендесцев, – пробормотал Баклул и бросил на меня гневный взгляд. – А ты не дал нам завладеть обозом!

– Сомневаюсь, – возразил Тари, который явно был поумнее и поспокойнее Баклула. – Вождь Востока выбил Урдману из холмов в поле, и – хвала богам! – каждый второй из войска мендесцев погиб. Теперь вождь дожидается нас, чтобы выпустить кишки этим краснозадым обезьянам. Мы бы уже справились с ними, если бы не твоя жадность, Баклул. Прав достойный Пемалхим – люди твои шакалы и сыновья шелудивых псов!

Тари явно хотел подольститься ко мне, и Баклул это понял.

– А твои – ублюдки, пожиратели дерьма! – окрысился он. – Разве они стояли и смотрели на вино и пиво? Разве не в их глотки оно лилось? Не их животы согревало? Маат знает, кто первый сбил печать с кувшина!

Они принялись спорить, брызжа слюной и размахивая руками, но тут дорога обогнула холм, и мы очутились на заболоченной равнине перед лагерем. В стане по-прежнему пылали костры, но туши быков и баранов, висевшие над ними, обуглились и источали теперь не аромат жареного мяса, а вонь обгорелой плоти. Перед лагерными навесами вытянулась, ощетинившись копьями, цепочка воинов из запасных дружин Охора и Сиба. Остальные наши отряды были выстроены в три шеренги у подножия холма; первыми стояли пращники и метатели дротиков, за ними – копьеносцы и щитоносцы с мечами и топорами. Воинство Урдманы, соединившееся с отрядом Тахоса, занимало круговую оборону в середине поля, там, где земля понижалась и из почвы выступала вода. У владетеля Мендеса еще оставалось поболе четырехсот бойцов, причем половина из них – свежие, не побывавшие в сражении люди Тахоса. Сдаваться они явно не собирались, и я, охватив равнину взглядом, решил, что победителем в этой битве станет фараон Петубаст. Не без потерь, конечно, в которых числятся наследник и полсотни лучников, зато восточный клан и Мендес будут обескровлены.

– Ну, Пема, сын мой, ты явился вовремя! – приветствовал меня Пекрур, стоявший на кочке в окружении телохранителей. Он был в доспехе, но без шлема; ноги по колено в грязи, ветер треплет седоватую прядь, на правом запястье – повязка с проступившим пятном крови. – Есть у нас печальные новости, Пемалхим, но есть и хорошие. Псуши, Усахарта и молодой Улхени уже у Осириса, а с ними – сотня наших воинов, но врагов мы уложили вдвое больше. Похоже, и тебе Амон даровал победу? Я не ошибся?

– Нет, старейший. Лучники перебиты, Хасса мертв, и мы захватили обоз.

– Я и раньше знал, что боги милостивы к тебе. – Собрав в улыбку морщинистое лицо, Пекрур важно сошел с кочки. – Погляди на этих обезьян, – он махнул рукой в сторону войска Урдманы. – Погляди на них, Пема! Жизни их сейчас дешевле, чем песок в пустыне! И я подозреваю, что все они останутся без погребения. Наверное, Сетх, взирая на них, уже потирает свои красные лапы.

– Несомненно потирает, – подтвердил я. – Но их еще много, а значит, и мы потеряем многих людей.

– Так уж устроен мир, Пемалхим: не тряхнешь пальму, финики не попадают, – заметил Пекрур и тут же перешел от философских обобщений к конкретной диспозиции: – Дам тебе еще половину сотни, и ты обойдешь их с заката, а Петхонс с восхода. Я – на севере, на юге – Охор и Сиб. Для начала забросаем дротиками, потом атакуем с четырех сторон и… – Тут он увидел осла с его поклажей и изумленно приподнял брови: – А это что еще такое? Это ведь, кажется…

– Наследник Великого Дома, – усмехнулся я. – Дом, правда, измельчал, но все же есть надежда на достойный выкуп. Скажем, мы могли бы обойтись сейчас без битвы и обменять его на святую реликвию, наследие Инара.

Вождь Востока раздраженно замотал головой:

– Разве ты не понимаешь, сын мой Пема, что она и так принадлежит нам! И ее вернут, где бы она ни находилась, в Мендесе, Севенните или Танисе! А вот торговые привилегии… пошлины на зерно и вино… товары, что идут из Библа, Тира и Сидона… – Он наморщил лоб, возвел глаза к небу и погрузился в какие-то сложные расчеты. Затем сказал будто бы самому себе: – Зачем трясти пальму, если финики можно сбить шестом? А шест – вот он, шест, привязан на спине осла, только и ждет, когда его возьмут в руки… Развяжите его!

Распустив узлы, Иуалат поставил царевича на ноги. Выглядел Анх-Хор не лучшим образом – под скулой синяк, на ребрах ссадины, бело-синие одежды перепачканы, на животе – багровая полоса, след близкого знакомства с тощим ослиным хребтом. Но держался он высокомерно и глядел на нас с Пекруром, как лев на пару куропаток.

– Я желаю, – царевич ткнул пальцем в Иуалата, – чтобы с этого человека содрали кожу. Он был непочтителен с сыном божества!

– Хм-м… Может, лучше бросить его крокодилам? – задумчиво произнес Пекрур. – Понимаешь, это быстрее, чем сдирать кожу, а мы торопимся. Боюсь, Урдмана не даст нам времени для подобающей казни.

Подошел Петхонс, увидел Анх-Хора, услышал слова вождя, хлопнул кулаком о грудь и разразился хохотом. Воины, стоявшие в шеренгах, начали оборачиваться, греметь оружием, вытягивать шеи и громко гоготать. Лицо нашего пленника перекосилось. Он был слишком важной персоной, чтобы терпеть над собою насмешки.