Ливень - [7]

— Вы можете уделить мне четверть часа, миссис Баррон? — спросил вдруг доктор, от былой спешки которого, казалось, не осталось и следа.

Распахнув дверь, он пропустил Эллу вперед. Они вышли на веранду.

Здесь было душно. Под балконом второго этажа жара, казалось, сконцентрировалась и пропиталась густым запахом гардении, которая росла около олеандров. В это время года куст был усыпан цветами снизу доверху.

Пару лет назад один из жильцов пансиона все время жаловался на то, что от запаха гардении у него нестерпимо болит голова, однако Элла считала, что виной этому не душистое растение, а виски, который постоялец постоянно потягивал из серебряной фляжки. Но стоило хозяйке напомнить ему о том, что вообще-то в стране сухой закон и дом вовсе не исключение из общего правила, как мужчина с напускным удивлением возмутился:

— Это вы о моем лекарстве от кашля, миссис Баррон?

Элле очень хотелось сказать, что он лжет, но все-таки пришлось сдержаться — платил постоялец исправно и в остальном не докучал. Впрочем, больше он на гардению не жаловался.

Тем не менее Элла с облегчением вздохнула, когда этот жилец съехал, тем более что освободившуюся комнату занял куда более деликатный мистер Хастингс.

Доктор промокнул лицо носовым платком.

— Я хотел поговорить с вами наедине.

— Я поняла. О Солли?

— Да, о нем.

У них и раньше случались споры на эту тему, так что Элла немедленно сказала то, что уже давно было решено:

— Я не позволю поместить его в лечебницу, доктор Кинкэйд.

— Я вовсе не об этом хотел вам сказать.

— Лекарства тоже давать не буду.

— Да, вы уже говорили мне об этом.

— Ну так и не пытайтесь больше убеждать меня.

— Однако то, что случилось сегодня…

— Могло случиться с любым ребенком, — спокойно, во всяком случае внешне, сказали Элла. — Помните, как прошлой зимой сын Хиннегаров опрокинул на себя керосиновую лампу?

— Но малышу было всего два года, миссис Баррон, а Солли-то уже десять.

— Десять ему исполнится через несколько месяцев.

— Тем не менее, — доктор старался говорить с Эллой как можно мягче. — Мне, знаете ли, лучше, чем кому бы то ни было, известно, какиеопасности подстерегают детей. За годы своей практики я насмотрелся всякого. Человек вообще очень уязвим… Если уж на то пошло, странно, что мы вообще доживаем до старости.

Элла молчала. Не дождавшись никакой реакции с ее стороны, доктор продолжил:

— Беда в том, что ваш мальчик просто притягивает к себе всяческие неприятности и даже несчастья, вот как сегодня. Несмотря на то что ему почти десять лет, он не в состоянии понять, чем может грозить кастрюлька с горячим крахмалом, если стащить ее с плиты. Я уж не говорю о той буре эмоций, которой сопровождаются подобные инциденты.

— Солли обжегся! Он кричал от боли. Да кто угодно на его месте закричал бы.

— Поверьте, миссис Баррон, я говорю вам все это вовсе не потому, что я такой уж бесчувственный или жестокий. Вам можно только посочувствовать… Ситуацию, в которой вы оказались, легкой не назовешь… Расстройства нервной системы могут быть очень опасны. Дело в том, что без лекарств, которые подавляли бы… импульсы вашего сына, он может серьезно ранить себя или кого-то из окружающих, особенно если это будет спровоцировано какими-то сильными эмоциями.

— Солли все время находится под моим присмотром, так что я не допущу ничего подобного.

— Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы понимаете, в чем именно заключается ваш материнский долг, миссис Баррон.

— Для меня это не долг, а радость. Вы знаете: только необходимость держать пансион, чтобы заработать на жизнь, не позволяет мне всецело заниматься одним Солли, но сегодняшнее утро было не правилом, а исключением. Меня неожиданно отвлекли от дел.

Сие уже можно было считать намеком на то, что ответственность за случившееся лежит и на самом докторе, но Кинкэйд не стал развивать эту тему.

— Тут мы и подходим к главной проблеме, миссис Баррон. Этот постоянный надзор не лучшим образом сказывается на вашем собственном здоровье. Как долго вы еще будете опекать Солли?

— До тех пор, пока он будет нуждаться в моей опеке.

— Значит, до конца его жизни. Но что будет, когда ваш сын вырастет и вы уже не сможете сдерживать его порывы?

Элла ответила нарочито безразлично:

— Лекарства, о которых вы говорили, не только будут подавлять его импульсы, но и воспрепятствуют учебе.

Во взгляде доктора промелькнули грусть и сожаление. Для Эллы Баррон это было все равно что оскорбление.

— Я знаю, доктор, вы не верите в то, что Солли сможет учиться. Но я-то в этом не сомневаюсь! И я не хочу лишать своего сына подобной возможности только потому, что это сделает мою жизнь легче. Я не позволю ввести его в медикаментозный ступор, чтобы он мог только дышать, двигаться, но не более того. Что за жизнь будет у него?

— А что за жизнь будет у вас? — мягко спросил доктор.

Элла гордо подняла голову:

— Я ценю ваше профессиональное мнение, доктор Кинкэйд. Однако это всего лишь мнение. Никто точно не знает, на что способен Солли, но я, как мать, лучше всех остальных могу оценить его возможности. И я буду делать лишь то, что пойдет ему во благо.

Кинкэйд понял, что в очередной раз проиграл. Он перевел взгляд на кусты, росшие в дальнем конце двора, а через минуту сказал: