Литургия смерти и современная культура - [14]
В древние времена (и это главный пункт моих рассуждений) молитва «Боже духов и всякия плоти...» совершенно очевидно торжественно завершала заупокойную службу. Позднее молитва эта потеряла свою исключительность и превратилась в доксологию, завершающую каждую из нескольких частей службы (мы позже поговорим о появлении все новых и новых разделов службы). В сегодняшней практике ее читают сперва дома после Трисвятого (с которого в наших книгах начинается наша заупокойная служба, до того, как тело перенесут в церковь), потом — после каждой из трех частей псалма 118 «Блаженны непорочные...», открывающего службу в церкви. (Практика деления псалмов на кафизмы была, вероятно, позаимствована от монашеского пения Псалтири, где мы видим эти «малые ектении» и возглас.) Таким образом, мы имеем уже четыре повторения этой молитвы. И наконец, когда в заупокойную службу включили канон из девяти песен, «малая ектения» стала читаться после третьей, шестой и девятой песни и потом еще два раза в конце службы. Так, молитва эта, по крайней мере в теории, прочитывается восемь раз и поэтому, как я уже сказал, утеряла свою исключительность и функцию в качестве завершающей, последней, все увенчивающей молитвы. Более того, как это случилось и со всеми молитвами, предваряемыми малыми ектениями, она стала «тайной», то есть не произносимой вслух. (История малой ектении проста: вначале она была приглашением к молитве /«Господу помолимся...»/, после чего следовали сама молитва и доксология, а потом она заменила молитву и осталась только в форме ектении и доксологии.) Неудивительно, что наш несчастный «составитель» (я возвращаюсь к нашему другу-монаху), глядя на все это, считая, сколько раз произносится эта молитва, натыкаясь на упоминание епископа и т. д. и т. п., понятия не имел, как соединить уникальность молитвы в ранней практике с повторениями ее в нескольких местах службы в более поздние времена. И он сделал то, к чему прибегают многие составители (и это — предупреждение всем любителям Типикона! Ибо пятьдесят процентов Типикона — результат труда тех самых монахов, которые сидели над противоречащими друг другу правилами и «склеивали» из них нечто целое). Дабы удовлетворить всех, он заставил всех священников (как гласит сегодняшнее наше правило) читать эту молитву тайно, в то время как диакон провозглашает ектению, а потом, после ектении, некий таинственный епископ должен повторить ее во всеуслышание.
Короче говоря, я вижу в этом странном правиле очевидное доказательство раннего происхождения и уникального места в погребальной службе молитвы «Боже духов и всякия плоти . ». Вчера, чтобы быть абсолютно уверенным, что я не произношу здесь какой-нибудь жуткой ереси, я потратил два часа на просмотр рукописей, опубликованных Димитриевским в его «Euchologion». Во всех требниках XI и XII веков мы находим молитвы почти на любые события — например, на поиски друга, умирение врагов, благословение лошадей и т.п., но есть только одна «молитва за усопших», а именно «Боже духов и всякия плоти . ».
Второе доказательство [древности этой молитвы] я нахожу в языке молитвы, то есть в словах и образах, которые мы в ней слышим. Для начала позвольте мне обратить ваше внимание на один факт, важность которого, я надеюсь, вы полностью поймете позже. Современная погребальная служба, хорошо нам известная, состоит почти полностью из псалмов и гимнов, то есть текстов, которые нужно петь, из музыки — канонов, кондаков, стихир, кафизм, прокимнов и т. д. Говоря по-другому, можно сказать, что в ней нет молитв, за исключением одной — молитвы «Боже духов и всякия плоти . ». Одна молитва среди всей этой музыки! Значение этого факта мы обсудим в нашей следующей теме, говоря о молитве за усопших.
Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на довольно существенную разницу в словах, в стиле, в тональности между этой молитвой и погребальной гимнографией. С этой точки зрения молитва «Боже духов и всякия плоти...» безусловно представляет и выражает ту раннюю тональность, о которой я говорил несколько минут назад. Она начинается с торжественной и победоносной ссылки на то, что можно назвать «пасхальным содержанием» христианской веры по отношению к смерти. Смерть «попрана», диавол низвержен, миру дарована жизнь. Заканчивается она исповеданием Христа, Который есть «Воскресение, Жизнь и Покой» того, кто ушел из этой жизни. И вот именно эти слова (об этом более подробно я буду говорить завтра), эти, как я их называю, «пасхальные ссылки» — разрушение смерти, победа над диаволом, торжество жизни — практически полностью отсутствуют в гимнографии, которая сегодня занимает не меньше двух третей погребальной службы и (что еще важнее) задает совершенно иную тональность, чем ранний христианский опыт смерти. Мы еще поговорим об этой новой тональности. А пока запомним, с помощью этой уникальной молитвы «Боже духов и всякия плоти...», что первоначальный смысл христианского погребения, смысл всей «христианизации» погребения заключен именно в этой молитве.
Теперь перейдем к песнопению, о котором я упомянул ранее. Речь идет о том песнопении, которое в нашем современном богослужении называется кондаком: «Со святыми упокой . ». Мы, конечно, знаем, что кондак как гимнографический жанр возник довольно поздно. Поэтому меня интересует не сам кондак погребения (длинное и очень красивое произведение, которое современное нам богослужение сохранило полностью только в чине отпевания священников, хотя оно и не имеет специфического отношения к священнослужителям), а только его начало, а именно выражение «со святыми». Даже быстрый и поверхностный анализ покажет, что это выражение, с некоторыми вариациями («со духи праведных скончавшихся», «идеже, Христе, веселящихся есть жилище, и глас чистаго радования», «идеже праведнии упокояются» и т.п.), принадлежит к очень раннему пласту поминальной службы, ибо оно появляется вновь и вновь в более поздней гимнографии, которая и в словах, и во всей своей тональности отражает существенно другой,
