Литургика - [10]

В связи с вопросом о древнехристианском богослужении мы встречаемся с проблемой свободы и нормы. Раннехристианские времена мы привыкли называть харизматическими. Мы знаем, что в обрядах не было еще никакой унификации; в разных Церквах Евхаристия совершалась совершенно по-разному, существовали десятки различных видов анафоры. Но не нужно представлять себе это богослужение лишенным всякой структуры, лишенным стержня, порядка. Можно сослаться на 14 главу Первого Послания к Коринфянам, в которой апостол Павел говорит о том, как должно совершаться богослужение, как даже пророческое служение, казалось бы, лишенное всяческих рамок, свидетельствующее о духовной свободе, должно обязательно подчиняться некоему порядку.

Конец I и начало II века ознаменовались разрывом с ветхозаветным богослужением. В 70 году был разрушен Иерусалимский Храм. С 90 года I века в синагогах начало произноситься проклятие христианам; это не могло, естественно, сочетаться с участием христиан в синагогальном богослужении. И, наконец, в 135 году совершился окончательный разрыв с синагогой и с ветхозаветным богослужением. II и III века в истории христианской Церкви должны быть признаны переходной эпохой, содержание которой можно определить как переход от апостольской свободы в богослужении к более или менее установившимся чинам и нормам. Не надо, однако, представлять себе этот переход, как насилие, некую грубую трансформацию харизматической жизни Церкви и заключение ее в тесные рамки определенности, унификации, общеобязательности. Безусловно, духовная жизнь и молитва выражались в каких-то формах, и эти формы собирались, каким-то образом передавались от одной Церкви к другой, выбирались лучшие.

Наконец, настает IV век. В следующий период в формировании богослужебного Устава мы должны объединить IV и V века. Этот период в жизни Церкви ознаменовался совершенно особенными событиями. Самое главное, безусловно, — это прекращение гонений, Миланский эдикт 313 года, по которому христианство больше не считалось запретной религией, была разрешена свобода культа. Кроме того, прекращение гонений определило начало новой эпохи в жизни Церкви: враг перестал быть внешним, он стал внутренним. Это время возникновения многих ересей, богословских споров и в связи с этим оживление богословской мысли. Это не могло не отразиться в богослужении. Кроме того, известно, что IV-V века — это начальная эпоха и, пожалуй, расцвет монашества. Конечно, в рамках курса Устава невозможно подробно говорить о монашестве; напомним только, что монашество, возникшее после того, как были прекращены гонения, явило Церкви некую максиму христианской жизни, беззаветное стремление к абсолютному исполнению евангельского учения, что, безусловно, несколько затмилось в Церкви, когда в нее хлынули толпы новообращенных язычников.

Надо сказать, что жизнь первых христиан в языческом окружении тоже носила своего рода монашеский характер; существовал даже список профессий, которыми не могли заниматься христиане (профессии, так или иначе связанные с языческим культом или с воздаянием божеских почестей императору). Это была жизнь в миру, но совершенно отделенно от мира; с прекращением гонений стремление к евангельскому идеалу выражается в движении монашества. Возникновение монашества имело ни с чем не сравнимое, решающее значение для дальнейшей истории богослужебного Устава. Конечно же, монашеская жизнь отличалась от мирской, это не нуждается в объяснениях, но и монашеская молитва сразу же стала отличаться от молитвы в миру. У блж. Августина в толковании на псалом 32-й есть такие слова: «Любовь к псалмопению родила монастыри». Конечно, это некое преувеличение, в котором, однако, ярко отражена молитвенная практика монашества, возникшая с раннего периода и сопровождавшая его на всем историческом пути. Безусловно, пение псалмов было основой и келейного правила, и общей молитвы монахов.

Надо сказать, что эта практика первоначально входила в некое противоречие или даже конфликт с практикой, утвердившейся в миру. В миру уже начинала свой путь христианская гимнография, уже появлялись коротенькие тексты, которые исполнялись за богослужением — «тропари». И в раннем монашестве мы встречаем порой необычайно резкое и для нас не представимое отношение к христианской гимнографии. Так, в Древнем Патерике приводится рассказ Никона Черногорца об авве Памве. Он скончался после 386 года, это был отшельник, подвизавшийся в Нитрийской пустыне. Он послал своего ученика в Александрию; вернувшись, ученик в удивлении сказал: «Авва, мы живем нерадиво, мы не поем ни тропарей, ни канонов, как делают в миру». И авва отвечает такими совершенно неожиданными для нас словами: «Горе нам, чадо. Близки дни, когда иноки оставят твердую пищу, изреченную Духом Святым (подразумевается Св. Писание), и примутся за песни и гласы. Какое может быть умиление и слезы от тропарей? Какое умиление будет иноку, когда он, стоя в Церкви или келлии, возвысит голос свой, как вол?»

Приводя эти слова, мы вовсе не хотим сказать, что такое отношение определило дальнейший путь развития богослужения и церковной гимнографии. Нет! Потом и насельники монастырей, и святые монахи писали тропари и каноны. Но на этом примере видно, что в разные века в Церкви существовали совершенно различные взгляды, совершенно различные тенденции, которые в дальнейшем образовали некое новое единство.