Литума в Андах - [45]

Зачем он так упорно разыскивал Асунту? Он сам много раз спрашивал себя об этом и не мог дать вразумительного ответа. Наверное, из-за сына или дочери? Ребенку сейчас должно быть около трех лет. И хотя у Касимиро уже оставалось мало надежды встретить Асунту, он все еще продолжал повсюду расспрашивать о ней. Постепенно это превратилось в какой-то ритуал: он задавал одни и те же вопросы, заранее зная, что получит отрицательные ответы. Возможно, она уехала в Лиму, как многие другие девушки из этих горных краев, и теперь работает у кого-нибудь служанкой в доме или на фабрике или вышла замуж, и теперь у его сына или дочки уже появился братишка или сестренка.

Так прошло много времени, и Касимиро постепенно стал забывать об Асунте. Однажды вечером он приехал в Аркку – небольшое селение к югу от Аякучо, когда там по случаю храмового праздника началась всеобщая попойка. Выйдя из закусочной, Касимиро вдруг оказался среди враждебной толпы: мужчины и женщины осыпали его ругательствами и, показывая на его волосы, кричали: «Пиштако!», «Колдун!» Они были пьяны, так что не имело смысла разговаривать с ними, убеждать, что не все люди, родившиеся, на свое несчастье, со светлыми волосами, бродят по земле в поисках зазевавшегося бедняги, у которого можно забрать его жир, поэтому Касимиро предпочел укрыться в кабине. Но ему не дали уехать. Люди были напуганы и озлоблены, и своими криками и бранью они еще больше взвинчивали друг друга.

Его выволокли из машины и принялись бить и пинать ногами. Когда он уже подумал, что ему не спастись, раздались выстрелы. Он увидел вооруженных людей, враждебная толпа отступила от него. Лежа на земле, еще не придя в себя от побоев, он слушал голоса освободителей. Они объясняли, что не следует верить в пиштако, что это суеверие, внедренное в сознание народа его врагами.

И вдруг он узнал Асунту. Никакого сомнения. Несмотря на то, что уже смеркалось, что голова трещала, он сразу узнал ее. В ту же секунду. Это была она. Только без косичек. Теперь ее волосы были острижены коротко, как у мужчины. И вместо юбки она носила теперь джинсы, на ногах были кеды. А в руках она держала ружье. Она, конечно, тоже узнала его. Но не ответила на приветствие, только махнула рукой. Она объясняла окружавшим ее вооруженным мужчинам и женщинам, что этот альбинос, Касимиро Уаркая, пять лет назад, когда все ушли на праздник в соседнюю деревню, изнасиловал ее и бросил беременную. А когда она пришла к нему рассказать, что ждет ребенка, он встретил ее как гулящую девку. А потом все-таки снизошел: швырнул, как собаке кость, немного денег, чтобы она сделала аборт. Да, это была Асунта – и не Асунта. Касимиро с трудом узнавал в этой строгой, холодной женщине робкую девчушку, когда-то поцеловавшую ему руку. Да и говорила она так, будто речь шла не о нем, а о ком-то другом.

Он хотел сказать, что все это время искал ее. Попытался спросить, что стало с ребенком, которого она ожидала, родился ли он таким же альбиносом, как он сам. Но голос отказал ему.

Эти люди говорили то на испанском, то на кечуа. Они задали ему несколько вопросов, на которые он не смог ответить. А когда он понял, что они уже решили его судьбу, все происходящее показалось ему дурным сном. Ведь это она, женщина, которую он разыскивал столько лет. Асунта шагнула к нему, подняла ружье, прицелилась в голову. Касимиро понял: эта рука, нажимавшая на спусковой крючок, не дрогнет.

* * *

– Полицейский, полицейский, – повторила она. – Никогда бы мне не пришло в голову, что ты фараон, вроде тех, что регулируют движение.

– Я понимаю, со мной ты опустилась на несколько ступенек ниже, – признал Томас. – Но с такой женщиной, как ты, я смогу многого достичь.

– Если когда-нибудь я тебя увижу в форме, умру от стыда, – сказала она.

– Почему это у нее такое отношение к нам? – проворчал Литума.

– Потому что лучшего мы не заслуживаем, – вздохнул Томас. – Из-за тех жалких грошей, что нам платят.

Они выехали из Уануко на час позже, уже около шести, в стареньком «додже». Им достались передние места, около шофера. На заднее сиденье втиснулись четыре пассажира, среди них одна сеньора, которая на каждом ухабе охала: «Ох, господи». На шофере была вязаная шапочка, натянутая низко на лоб и уши, рот и нос были прикрыты шарфом, так что видны были только глаза. Он включил радио на полную мощность, поэтому Карреньо и Мерседес могли разговаривать, не опасаясь, что их услышат. По мере того как машина углублялась в Кордильеру, радио работало все хуже, треск и шорохи начинали заглушать музыку.

– И ты, конечно, воспользовался теснотой, чтобы потискать ее, – прокомментировал Литума.

– Ты говоришь со мной, только чтобы иметь предлог поцеловать меня в шею, – сказала она, в свою очередь прижимаясь губами к его щеке.

– А тебе не нравится? – Он медленно прошелся губами вокруг ее уха.

– От всех этих обжиманий в машине только яйца болят, – поучительно сказал Литума.

– Мне щекотно, – засмеялась она. – Шофер подумает, что я какая-то дурочка – смеюсь, не переставая, всю дорогу.

– А все потому, что ты несерьезно относишься к любви, – снова поцеловал ее Карреньо.