Литума в Андах - [12]

– И по руке Деметрио Чанки вы прочитали, что…

– Я его предупредила, просто по доброте. Ведь что написано, все равно сбудется, так или иначе.

«Что, интересно, сказало бы начальство в Уанкайо, если бы я передал им по радио из рабочего поселка такое донесение о последнем случае: „Принесен в жертву пока не установленным способом с целью умилостивить злых духов Анд точка. По свидетельству очевидца, это подтверждается расположением линий его руки точка. Дело закрыто точка. Честь имею начальник поста точка. Капрал Литума точка“».

– Я вам объясняю, а вы смеетесь, – недовольно сказала женщина.

– Я смеюсь потому, что вдруг представил себе, что ответило бы мне начальство в Уанкайо, если бы я повторил им ваши объяснения, – ответил Литума. – Но как бы то ни было, спасибо.

– Я могу идти?

Литума кивнул. Донья Адриана с усилием подняла свое дородное тело и, не попрощавшись, стала спускаться по склону горы к поселку. Литума смотрел ей вслед: она тяжело ступала в своих бесформенных башмаках, обмахиваясь шляпой, и так покачивала широкими бедрами, что зеленая юбка взметалась на каждом шагу, – ну сильна баба! А что, если она и есть нечистая сила?

– Ты когда-нибудь видел уайко, Томасито?

– Бог миловал, господин капрал. Но однажды, когда я был еще ребенком, недалеко от Сикуани я видел, что остается после уайко. Там съехала целая гора, оставив лишь огромный ров. Снесло все деревья, раздавило дома, ну и людей, конечно, тоже. Над тем местом несколько дней стояло облако пыли.

– А как ты думаешь, может донья Адриана быть сообщницей терруков? С чего это она морочит нам головы россказнями о горных дьяволах?

– Все может быть, господин капрал. Меня так обломала жизнь, что я готов поверить во что угодно. Теперь я самый доверчивый человек на свете.

* * *

Педрито Тиноко с малых лет называли лунатиком, блаженным, чокнутым, придурком, а так как он всегда ходил с открытым ртом – еще и мухоловом. Он не сердился на эти прозвища, потому что вообще никогда ни на кого не сердился. И абанкайцы тоже никогда не сердились на него, потому что, в конце концов, всех подкупала его кроткая улыбка, простота и услужливость. Говорили, что он был не из Абанкая, что мать принесла его откуда-то через несколько дней после родов, что она пробыла в городе ровно столько времени, сколько ей понадобилось, чтобы подкинуть своего нежеланного сына к дверям церкви Девы Росарио. Неизвестно, было ли это правдой или досужим вымыслом, только ничего другого о Педрито Тиноко в Абанкае не знали. Соседи вспоминали, что ребенком он спал вместе с собаками и курами священника (злые языки утверждали, что тот приходился ему отцом), потом подметал церковь, потом был служкой – и так до самой смерти священника. А после его смерти Педрито Тиноко, уже подростком, оказался на улице, работал чистильщиком обуви, носильщиком, подметальщиком, помощником и сменщиком ночных сторожей, почтальонов, мусорщиков, работал также билетером в кинотеатре и в цирках, приезжавших в город на праздники и в День Отечества. Спал он, свернувшись клубком, в стойлах и ризницах, под скамейками на главной площади, а ел то, что ему давали сердобольные соседи. Он ходил босой, в висящих мешком засаленных штанах, подпоясанных веревкой, в потертом пончо и никогда не снимал с головы островерхую шапку, из-под которой выбивались пряди прямых волос, не знавших ни расчески, ни ножниц.

Когда Педрито Тиноко забирали в армию, многие жители города пытались убедить военных, что он не подлежит призыву. Какой из него солдат, вы только посмотрите на него, ведь сразу видно, что блаженный, только и знает что улыбаться, не соображает, где он, что ему говорят, кто с ним разговаривает. Но военные не поддались на уговоры и увели его вместе с другими юношами, отловленными в чичериях*, погребках, кинотеатрах, на городском стадионе. В казарме его обрили, раздели, облили из шланга – первая баня в его жизни, напялили форму цвета хаки, выдали ботинки, к которым он так и не смог привыкнуть за три недели, что там провел: все это время он сильно хромал, а то и вовсе ковылял, как паралитик. На четвертую неделю он исчез.

* Чичерия – питейное заведение, торгующее по преимуществу кукурузной водкой чичей.

Он скитался по суровым горам Апуримака, Луканаса и Аякучо, избегая дорог и деревень, питался травами, по ночам вместе с вискачами* укрывался от ледяного ветра в пещерах. Когда на него наткнулись пастухи, он был еле жив – кожа да кости, да дикие от голода и страха глаза. Несколько пригоршней моте**, кусок вяленого мяса и глоток чичи оживили его. Пастухи взяли его с собой в Аукипату – в свою общину, издавна владевшую землей в горах, где выпасали свои стада и обрабатывали несколько участков, на которых с трудом выращивали мелкий черноватый картофель и рахитичные ольюко***.

* Вискача – вид американского зайца (кечуа).

** Моте – блюдо из кукурузы (кечуа).

*** Ольюко – корнеплод, напоминающий картофель (кечуа).

Педрито прижился в Аукипате, ему разрешили там остаться. И в этой деревне, как раньше в городе, его простота и услужливость снискали ему всеобщую приязнь. Его молчание, неизменная улыбка, постоянная готовность выполнить все, о чем попросят, сам его вид – а был он тогда похож на выходца с того света – все это создавало вокруг него своеобразный ореол святости. Индейцы относились к нему с уважением и соблюдали некоторую дистанцию, понимая, что, хотя он и разделял с ними их заботы и радости, он все-таки не такой, как они.