Lithium - [20]

* * *

Оля и Вадим сидели на крыше. Вадим затянулся, задержал дым, выпустил, передал «косяк» Оле.

– Ты правильно сделала, что не стала с ним трахаться. Он вроде как любит жесткий секс. Независимо от того, нравится ли это партнерше. Некоторые девочки жаловались. Синяки, гематомы. Одной даже ребро сломал в процессе.

– Почему его тогда не выкинут отсюда?

– Как это выкинут? Он достаточно известный художник. В концептуальном искусстве. Перформансы, инсталляции и тому подобное. Мы только благодаря ему здесь находимся. У него контакты в управе района. Фактически дом давно отдан под снос.

35

Оля

Влад лежал на матрасе.

– Что, опять обторчался? – спросила я.

Влад, не открывая глаз, сделал руками странный жест.

Я зашла в комнату Немца. Он сидел спиной ко мне на полу, на коврике. Негромко играла индийская музыка, тлела палочка с сильным запахом.

Я подошла, дотронулась до его плеча. Он медленно повернулся, посмотрел на меня.

– Когда человек медитирует, его трогать нельзя.

– Мне насрать. Зачем ты даешь Владу героин?

– Свобода – одно из ключевых понятий буддистской философии. Никто не вправе никого ни к чему принуждать. И я этого никогда не делаю.

– Твоя задача – подсадить его на «герыч», да? Ты этого добиваешься?

– Я пытаюсь тебе объяснить, а ты не хочешь меня слушать. Влад сам у меня попросил что-нибудь для расширения сознания. Существует большое количество ведических практик, которые позволяют достичь примерно того же эффекта. Но это требует времени и тренировок. Поэтому я абсолютно пойму человека, который хотел бы уже здесь и сейчас заглянуть в себя по-настоящему.

– Ты эти «телеги» можешь гнать это кому-нибудь другому, ясно? И «герыч» свой продавай кому-нибудь другому. Если еще раз продашь Владу…

– Повторяю. Я не продаю героин. Я делаю татуировки. Иногда у меня бывает элексир для расширения сознания. И я даже могу им с кем-нибудь поделиться. Но не бесплатно. Потому что это дело не дешевое. Хорошо, Влад больше не получит героина. Тем более что он и так уже мне должен денег. За «татушку» и за героин. Двести долларов.

– Это очень много.

– Для кого как. Но мы с ним так договорились.

36

– В общем, тебе повезло, – сказал Женя.

Оля стояла у его стола. Антон сидел за соседним.

– Наташа уволилась, – продолжил Женя. – Она и так хотела уйти. А сейчас попытаталась прогнуть нас по зарплате. Мы с Антоном отказались, и она ушла.

– И скатертью дорога! – сказал Антон. – Да, это я ее привел, но она меня за два месяца задрала капитально.

– И мы обсудили то, что ты предложила. – Женя посмотрел на Олю. – Все будет, условно, так, как ты хотела. У тебя будет больше обязанностей. В том числе и секретарские. И больше денег, естественно. Название должности придумаем потом. В общем, придется быть «специалистом широкого профиля». Ближайшее задание: свозить Соловьеву на интервью.

– А она что, сама не доедет?

– Не доедет. Не найдет. Даже на такси, даже если сказать ей адрес. Все равно его перепутает или выйдет не там. Поэтому ты берешь такси, заезжаешь за ней, адрес должен быть в черной записной книжке. Везешь в ресторан. «Арагви», Тверская шесть, строение два. Потом отвозишь ее домой.

* * *

Соловьева надела на интервью черный костюм с юбкой чуть выше колена и черную шляпу. В ушах висели массивные серьги, на шее – крупные черные бусы. Тщательный макияж не помог скрыть морщины и мешки под глазами.

Журналистка – немного за тридцать, с короткими темными волосами – сняла кожаную куртку, повесила на стул, осталась в застиранной черной майка с катышками. Лифчика под майкой не было.

– Неплохой ресторан, – сказала журналистка. – Несколько «совковый», конечно, но неплохой. Я здесь пару месяцев назад брала интервью у Бори Гребенщикова.

Подошел официант. Журналистка заказала шашлык, бутылку боржоми и бокал красного вина, Соловьева – хачапури, шашлык, суп харчо, лобио и белое вино. Я взяла хачапури и пиво.

Официант отошел.

– Можем начинать? – спросила журналистка.

Соловьева кивнула.

Журналистка нажала на кнопку диктофона. Кассета закрутилась.

– В семидесятые и восьмидесятые годы вы были частью официозной, идеологизированной эстрады. Вы пели песню «Комсомольская свадьба». Вам не было противно?

– Нет, мне совершенно не было противно. Почему мне должно было быть противно? Эта песня, про которую вы вспомнили, про любовь, а не про комсомол. У меня вообще все песни о любви. Просто тогда о любви как таковой петь было невозможно, а если с комсомолом, то пожалуйста.

– И вы выбрали изначально конформистский путь? Сотрудничество с коммунистической властью?

– Я ничего не выбирала. Собственно, выбора никакого не было…

– Как это не было? И при советской власти существовало неофициальное искусство, и оно было намного интереснее и самобытнее официальной эстрады. Но вы выбрали путь обслуживания власти.

– Послушайте, я никого не обслуживала…

– В каком смысле? Если в сексуальном, то меня это не интересует, пусть этим занимаются желтые издания. Я до их уровня опускаться не собираюсь… Ладно, о прошлом вы говорить не хотите. Давайте тогда поговорим о настоящем. Или, скорей, даже о будущем. Вы что-нибудь делаете, чтобы подготовиться к концу своей карьеры? Вы ведь должны понимать, что ваше время ушло, что вас слушают исключительно из ностальгических соображений и из-за нехватки свежего материала. А уже через несколько лет вы будете никому не нужны. Вы готовите себя морально к этой жизни? Вы уже знаете, что будете делать? Цветочки, там, сажать на даче, или с внуками нянчиться?